Тарантул
Шрифт:
– Тсс!
– прекрасно поняла мое состояние Вирджиния и глазами показала на пистолет в руках её бывшего уже боевого товарища.
– Работаем, мой мальчик.
Единственное, что понял - партия продолжается. Одна из фигур (Арсений) пожертвована в угоду какой-то головоломной комбинации. Радовало, что не я оказался на месте "офицера", любителя скакать на судьбе-лошадке, и так ловко сбитого с дорожки жизни её копытцем.
Прекрасная Вирджиния двигалась как мерцающая тень, и я уяснил, что меня удивило в ней, когда появилась из кабинета: она сбросила с
– Работаем, мой мальчик, - повторила, чмокнув меня в щеку.
– Я же сказала: все будет хорошо.
И в те доли секунды, когда мы двигались по сумеречному коридору, я понял, что никогда не сумею разгадать её душу, никогда; и эта женщина останется для меня, как говорят в подобных случаях, тайной за семью печатями.
... Костолом, изображающий собой влюбленного, скучал у лифта. Пуля прекратила это пустое ожидания: сырой сгусток мозгов на стене потек перловой кашицей , которую так любят детишки в детском саду.
– Молодец, - похвалила Вирджиния.
– И вперед, хороший мой, нам надо торопиться.
Я, любящий сын, заартачился - извини, нужно подумать о маме. Меня не поняли - в чем дело, Чеченец, мать твою так? Вот именно: мать моя! Зачем, спрашивается, моей родной мамочке два свежих трупа, мало ей этих мертвяков на работе, так вот, пожалуйста, принесли под дверь и домой. И что, нервничала Варвара Павловна. Надо убрать.
– О, Боже!
– вскричала женщина.
– Проще тебя, дурака, пристрелить.
– А мне - тебя, - то ли шутил, то ли нет.
– Никогда не подозревала, что так любишь свою маму, - процедила сквозь зубы Вирджиния, смирившись с моей блажью.
Когда укатывал труп Арсения в плащ-балахон, то успел заметить: в уцелевшем зрачке-зеркальце, отразился Чеченец, он был скор на руки и темен от напряжения и опасности.
Опасность! Она исходила от дамы, разыгрывающей какую-то свою умопомрачительную комбинацию. Какую?
Не было ни времени, ни возможности отвлечься на эту тему - был занят определением, скажем так, тел в каморку уборщицы. Представляю, какие чувства испытает тетка Капа или тетушка Федора, прийдя по утру на свое законное рабочее место, занятое чахлыми безжизненными организмами.
После этой мелкой необходимой суеты я был готов к новым героическим свершениям. О чем и сообщил матерящейся, как тетка Капа и тетушка Федора (вместе взятые), своей женщине-загадки.
– Вот связался черт с младенцем, - так она выразилась в сердцах, если давать синхронный перевод.
– У нас мало времени, мать тебя так!..
– А куда нам торопиться?
– не понимал.
– В бунгало.
– К-к-куда?
Внятного ответа так и не получил - в буржуазном "бьюике" скучал второй костолом. Ему, как и тем двоим, поджидающим уборщицу Капу-Федору в тесной каморке, тоже не повезло. Верка отвлекла его внимания, мол, все ли у тебя, дружище, в порядке, а Чеченец между тем, приблизившись к авто, выпустил три пули в тренированный мощный загривок. Из стриженной квадратной черепушки, как
По требованию Вирджинии я кинул "пушку" на месте, как пишут в милицейских протоколах, преступления, и мы поспешили прочь.
Под ногами поскрипывал пост-рождественский снежок, сохранившиеся с Нового года гирлянды нервным, но праздничным светом освещали нам путь. То, что остался без оружия, не смущало - если не ликвидировали до сих пор, значит, это кому-то надо. Кому? Какая разница, Алеха, сказал себе, жизнь продолжается и будет продолжаться до тех пор, пока ты сам не решишь перейти в другую вечность.
Наш путь был короток. У кинотеатра "Авангард" из репродуктора ревела модная песенка: "Ма-ма м-ма-марихуана, это не крапива. Ты её не трогай. Лучше без нее...".
Детишки весело плясали вокруг городской елки с рубиновой звездой наверху, опоясанной крашеными лампочками и припорошенной снегом, точно наркотической порошей.
На стоянке кинотеатра поджидала импортная лакированная "тойота" цвета морской штормовой волны. Стекла её были тонированы. Загадочная спутница тиснула в мою руку посеребренные ключики: крути руль, водило!
Праздничный и нищий мир с будущими, а ныне пляшущими вокруг елки маленькими мертвецами дрогнул и уплыл в прошлое. Куда и зачем ехали, не знал. И не интересовался. Понимал, лишь одно, что партия переходит в свое логическое окончание, мне неведомое. Очевидно, это осознавала и Вирджиния. Закурила, улыбнулась напряженной искусственной улыбкой:
– Ну как дела, Чеченец?
– Дела у тебя, любезная. А я при них.
– Вот это верно, - хрипловато засмеялась, посмотрела на ручные часики, потянулась к мобильному телефончику.
– Тот, кто не задает вопросов, будет жить вечно.
Наш автомобиль выкатил на скоростную магистраль. Уже был вечер, и свет фар встречных машин слепил... Мне вспомнилось мертвенное лесное озерцо, когда я беспомощно рвал плотную его ткань в попытке спасти Сашку Серова. Теперь-то понимаю, что обманывался: как можно спасать тех, кто добровольно уходит в другую вечность?
– Добрый вечер, Москва, добрый вечер, столица, - наигранно-бодрый голосок спутницы отвлек меня.
– Это я. Порядок, товарищ командир. А у вас?.. Так. Так. Да, договорились, - закончила разговор, снова взглянула на свои часики, после на меня.
– Не кисни душой, Чеченец, вся жизнь впереди!
– Ему нечем киснуть, - сказал я.
– Что?
– не поняла.
... У меня отличная зрительная память и я без труда узнал поворот на странную дачу, где однажды имел честь смотреть высокохудожественный фильм о самом себе. К счастью, туда мы с Веркой решили не ехать. Повторного просмотра не выдержал бы.
Я выключил мотор, и со стороны ночного леса к нам пришла тишина, изредка нарушаемая гулом моторов. Снег мерцал под рассеивающимся лунным светом. Весь мир казался нереальным, словно вырезанным из латунной жести, и в этом мире теней находились мы, люди. Люди?