Тарантул

Валяев Сергей

Хочу задать этот же вопрос и тому, кто это нагадил:

– Эй, ты, счастливый лгунишка, словоохотливый пердунишка, как быть с ними?

Я хочу спросить и читателей этой замечательной заметки:

– Эй, вы, жалкий и рабский народец; эй, вы, верноподданные варварским идеям, ответьте: как быть с ними?

Как быть с вашими сыновьями, регулярно поставляемые вам же в надежных коробах из цинка?

Маленькое деревенское кладбище, похожее на лоскутное одеяльце, сползало в овражек, поросший чахлым и пыльным кустарником. Большинство

могил было заброшено - на них темнели бедные деревянные кресты. Живые были слишком заняты бытием и не торопились навестить мертвых.

Мы с Иваном медленно шли по тропинке; за деревьями высеребривалась утренняя речушка. На отдаленном поле пылили трактора.

– Залипухинские, - сплюнул Иван.
– Чую, свадябка сбудетца горяча...

– А что такое?

– Женишок Петюха из Залипухино, а мы с ними, как красны с белыми.

– И что?

– Воюем помаленька, - и, отмахнувшись, показал на могилу.

На ней ещё сохранился шалашик из венков. Высохшие цветы казались из жести. В них прятался портрет Вани в застекленном квадрате. Мой друг был юн, чист и вихраст. И смотрел из прошлого дружелюбно и весело.

По словам Ивана, хоронила вся деревня. Бабы и дети ревели, мужики пили, старики кляли иродов-кровопивцев при власти. А толку-то - Ваню не вернуть. И таких как он.

– Лучших выбивають, суки кремлевы, - вытаскивал из сумки бутылку водки.
– Помянем раба Божьего?

– Помянем, - сказал я.

– Тебе ж, друже, няльзя, - вспомнил Иван.

– По такому случаю можно.

– Гляди, солдатик...
– разливал водку по граненным стаканам.
– Для кого жива вода, а для кого...

– Ничего, живы будем, не помрем, - сивуха рвалась из стакана, перебивая все остальные запахи утра.
– Пусть земля Вани будет пухом.

– Пусть!..

Я заглотил горький сгусток, и через мгновение почувствовал, как неистовая боль прожигает расплавленным металлом пищевод и кишки; как из легких улетучивается живительный кислород; как край неба, качнувшись, вздергивается, словно воздушная, мне уже знакомая, завеса... и последнее, что вижу: с какой-то необъяснимой стремительностью к моим беззащитным глазам приближаются жестяные, рваные по краям куски мертвой планеты.

Однажды, как рассказывала мама, я в свои первые три года жизни забрел на огромную клумбу роз в ЦПКиО имени Горького. И без страха бродил там, как по прекрасной и благоухающей планете. И со мной ничего не случилось.

Первое, что вижу после полета среди кусков метеоритных потоков, знакомая и родная синь стяга, реющая над головой.

Боли нет - такое впечатление, что нет и меня. Потом слышу далекий тракторный трёкот, шум летних теплых деревьев и голос:

– Леха, ты чего, братан?

– А что?

– Брыкнулся в цветник, - набрякшее лицо человека.
– Это я, Иван. Зачем пил-та? Во-о-он поцарапалсь.

Я проверяю щеку - кровавый оттиск розы на ладони. Но боли в кишках нет.

– Ну ты, блин, даешь?
–

переживает Иван.
– Как сейчас-та?

– Ничего, - отвечаю.
– До свадьбы заживет.

– Не, - думает Иван.
– Сегодня ж свадьба-та?

Казалось, вся деревня готовилась к предстоящему торжеству. Над огородиками тянулся хмелящий дымок - хлопотливые хозяйки наваривали самогон. Поднимая столбы пыли, над местным бездорожьем летали, как ракеты, мотоциклетки и малолитражки. Тормозили у дома невесты, выгружались и снова пылили в соседнее Залипухино. По-видимому, действительно свадьба обещалась быть всенародной.

Мы же с Иваном плелись по деревенским улочкам, останавливаясь у каждого подворья. Старики и старушки внимательно знакомились со мной, виноватились: а мы вот живем, хлеб жуем, а молодые вон... Эх, война-война, будь она проклята вместе с теми, кто её начал, чтобы гореть им вечно в аду, христопродавцам.

Потом мы присели на самодельную скамеечку под скосившимся забором. Иван закурил. В пыли лежали куры, как солдатские пилотки.

– Что-то не так?
– спросил я.

– Тут тако дело, Леха, - сказал Иван.
– Тебе для ориентаци, так сказать...

– Что?

– Страсти у нас всяки, - пыхнул дымом, посмотрел в небо.
– Вообчем, Зинка, невеста нынешня, гуляла до армии с Ваней... И вроде как забрюхатила...

– И хорошо, - сказал я.

– Не очень-та. Ваня в армию, а она с другим. С Петюхой...

– Женихом?

– Ага, - вздохнул.
– А тетка Маня, ну, маманя Вани: женихайтесь, а дятя, как уродитца, збираю я.

– И что?

– А Петюха, что дятя его, и Зинка ему об энтом...

– Ну, - почесал затылок, - какое-то у вас латиноамериканское Залипухино?

– А то, - согласился Иван.
– Живем вроде у кино. У нас ж бяда, когда энту мандю мылять на экране, коров бабы не доють.

По дороге трещал старенький кургузенький "Беларусь". Измызганный тракторист, чертом прыгая на высоком сидении, проорал нам с веселым исступлением:

– А свадьба пела и плясала. И было этой свадьбе места мала-а-а!..

– Свадебка-то будет мордобойная, - заметил я.

– Это уж, как повернеца, - философски заметил Иван.
– Все зависить от людей.

– Люди - наше богатство, - усмехнулся я.

– Как урожай, - уточнил Иван, - в закромах родины.

... Встречал нас брёх дворняжки - мелочилась под ногами, когда мы проходили по летнему дворику. Иван гаркнул:

– Цыца, Цезарь, мать твою римску так!

Песик чихнул, и наступила тишина - мы прошли к дому. Он был старым, краска облупилась и висела лохмотьями.

– Тетка Маня, - крикнул Иван, - энто мы!

– Кто там?
– дверь скрипнула.
– А ребята, - на пороге появилась женщина небольшого росточка с покрытой темным платком головой, похожая на школьную сельскую учительницу. Впрочем, она ею и работала. Лицо было неестественно постаревшим.