Тариф На Счастье
Шрифт:
Тебе бы подошел черный цвет.
Потому что у Чонгука черный цвет. Потому что Чонгук самая сильная любовь Кэтрин. Потому что он самый лучший, и если существует Тэхен-Супермен, то Чонгук-Супермен тоже имеет право на существование.
Как бы Кэт ни хотела, она не может подпустить к себе чужого мужчину. Чтобы НЕ чонгуковские пальцы ласкали ее, чтобы НЕ чонгуковские губы целовали… Не бывать этому, и пусть ее самолюбие ущемлено, пусть она не смогла отомстить, она будет выше. Выше и умнее. Дерьмо стоит смывать.
— Вставило… — шептал Юнги, когда Кэтрин вскочила на ноги, а дверь сзади
Быку достаточно красной тряпки, чтобы прийти в бешенство. Чонгуку достаточного одного взгляда кого-то чужого, брошенного на его девушку, чтобы ринуться в бой, а тут был не просто взгляд… Значит, будет не просто бой. Разве кто-то имеет право оставаться наедине с Кэтрин? Разве кому-то можно нагло соблазнять ее и пытаться затащить в постель? Когда обижают маленькую и слабую кошечку, тигр не может оставаться в стороне. Как и говорилось: господин Чон, защитник всех невинных и пушистых.
— Чонгук! — повысила голос Кэт, попятившись назад, но сзади было препятствие в виде ванны, и девушке оставалось только испуганно сжиматься в малехонький комочек. Она никогда прежде не видела своего парня таким злым. Наверное, именно так выглядят обезумевшие серийные убийцы, упивающиеся властью и тонущие в вязкой ярости. Одержимые кровью, они видят мир в красных красках и не различают оттенки «хорошо» и «плохо». — Чонгук, послушай…
— Рот закрой! — Чон впервые был так груб с Кэтрин, но его это мало заботило. Его волновал Юнги, который уже встал и смотрел на него совершенно спокойно, как будто ничего и не произошло. Так, зашел руки помыть, а тут… — Значит, вот как, Юнги? Я за порог, а ты к моей девушке прыг-скок?
— Слушай, чувак, ты неправильно понял. Мы просто общались, понимаешь? Разговаривали. Я и не думал к ней лезть, она же твоя.
— Верно, моя… Тогда какого хуя ты околачиваешься вокруг нее? — Чонгук подошел к Юнги и сильно толкнул его в грудь. Худющий Мин пошатнулся назад, но удержал равновесие, выронив на пол упаковку со шприцем. Улику моментально обнаружил Гук. — А это что, мать твою? А? Что это за нахуй, я спрашиваю?! Ты, мудак, собирался вколоть Кэтрин это дерьмо?! Я тебя спрашиваю, сука!
Все это время Чонгук кричал, не собираясь делать тон голоса тише, и не давал бедному Юнги пройти. Он зажимал его возле раковины, регулярно толкая то в грудь, то в плечи, и смотрел так, что если бы взгляд относился к оружию, белобрысый уже давно валялся бы с кровоточащей дырой во лбу.
— Чонгук, правда, все нормально, мы ничего не делали. Успокойся, я тебя прошу, — Кэт, осмелившись, подошла к своему парню, взяв его под руку, но тот вырвался, даже не посмотрев в ее сторону. — Ты глухой или слепой? Я с тобой разговариваю!
— Ну же, удели внимание своей любимой, — Юнги улыбнулся, за что тут же поплатился: Чонгук ударил его в лицо кулаком, завалив на пол, и сию же секунду подключил ноги, собираясь доказать не только другу (другу ли?), но и самому себе, каким опасным он может быть в моменты страшной ревности.
На крики и разрастающуюся драку сбежались все, кто находился в гостиной. Кажется, от прежнего опьянения не осталось и следа. Протрезвевшие и ошарашенные человечки скучковались в крошечной ванной и дружно пытались угомонить разъяренного
— Ты даже не сопротивлялся? — спросил он с усмешкой, делая подсчет нанесенного ущерба на это худощавое тело.
— Иди на хуй, — огрызнулся тот, сплевывая кровь на пол и кряхтя от боли, пульсирующей везде, где только можно. — Этот мудила как с цепи сорвался! Ебаный в рот, не трогал я его девушку! Урод…
— Разведем вас по углам, а утром помиритесь, бойцы, — Джин помог Юнги подняться, но обиженный и оскорбленный отмахнулся, сказав, что сам дойдет.
Тэхен отпустил Кэтрин, которая, проигнорировав Анастейшу, выбежала из ванной. В коридоре она схватила куртку и громко хлопнула входной дверью. Намджун продолжал оценивать масштабы трагедии: избитый Юнги, злобно сидящий на полу в коридоре, Чонгук, который утащил пачку сигарет на балкон и закрылся там, Кэтрин, в истерике сбежавшая из дома, и Стейша, помчавшаяся следом за подругой. Ну что, удалась вечеринка?
— Кэтрин… Я должен тебе кое-что сказать… В общем, кажется, я… я тебя… люблю?
— Это вопрос?
— Нет, всего лишь шаткое утверждение.
— И что же нам теперь делать? Разрушать я не люблю.
— Твое согласие послужило бы крепким фундаментом. Мне, знаешь ли, не хотелось бы разбирать сломанные кирпичики, которые срастались непосильным трудом.
— Найдется ли в твоей постройке место и для моего кирпичика? Он один, правда, зато очень прочный. Я его хранила долгое время и теперь поняла, что могу рискнуть. Возьмешь?
— Скажи это. Прямо. Я тупой и не люблю обилие эпитетов.
— Сам только что охотно влез в удобный костюмчик романтика и поэта.
— Я тупой.
— И правда… Дурак.
— Кэт?
— Я люблю тебя, Чонгук.
Желваки ходили на посеревшем лице Чонгука. Сначала оно было красным, потом позеленело (его отчего-то вырвало прямо на улицу сквозь открытый балкон), а теперь приобрело цвет разрушенного кирпича, выкрашенного когда-то серой краской. Его здание пошатнулось, землетрясение оказалось слишком мощным, и один кирпичик-таки вылетел. Надо было срочно его искать, иначе быть беде. Кэтрин не любила разрушать, да и Чонгук не относил себя к числу вандалов.
Делая долгие и глубокие затяжки, брюнет щурился, тихо кашлял и смотрел на темную улицу, где на влажном после дождя асфальте виднелись редкие лужи. В них отражался бисер звезд. Ночь, ведомая вязкой тоской, оплакивала распухшие чувства, и теперь ее слезы искрились на бархатном полотне почти что черного неба. Там, где-то далеко-далеко, кто-то вышел покурить на Марсе, и Чонгук махнул ему рукой. Это время суток имеет особенную романтику, понять которую сможет далеко не каждый. Здесь нужен болезненный настрой, ибо страдание — удел гения и творца. Вспоротая душа возвышается к небесам, распахивая с громким стоном сломанные крылья.