Тарикат
Шрифт:
— Садик, — спрашиваю я. — Ты что, увидел мышь?
Шакал отвечает рычанием, переходящим в вой.
— Тихо-тихо. Ты всех перебудишь.
Но он не обращает внимания на мои увещевания и все так же упорно смотрит в темноту. Тогда и я перевожу взгляд, но как ни напрягаю глаза, ничего не вижу, потому что мой импровизированный светильник слишком яркий. Замечаю лишь дымок или пар, поднимающийся над огнем. Сдвигаю миску в сторону, но дым не рассеивается, а продолжает виться рядом с тюками. И тогда я вспоминаю, что уже видел такое в Ираме, совсем недавно — и двух дней не прошло. Но в этот раз никто не заговаривает со мной, в
***
На рассвете мы с Азизом и его старшим сыном Алишером собираемся отвести Ханым на пастбище к погонщикам. Алишеру восемь, и у него еще маленький брат, рождение которого стоило жизни его матери. Воспитанием мальчиков занимается пока Сапарбиби, до тех самых пор, пока Азиз вновь не задумает жениться.
Я бы никогда не стал расставаться с Ханым, хоть и на время, но, как объяснил Карим, верблюд в доме доставляет массу неудобств. Во-первых, ему нужно приносить еду, а ест он в основном янтак — верблюжью колючку. И попробуй еще ее вытянуть из земли голыми руками. Во-вторых, верблюда надо поить, а пьет он столько, что ведра воды ему не хватит, он же не Рамади, и пьет про запас. В-третьих, в доме маленькие дети, а верблюд — животное вздорное и непредсказуемое. В-четвертых, верблюд необыкновенно вонюч и нечистоплотен.
Карим мог бы перечислять еще и еще и дойти до какого-нибудь далекого «в-двадцатых», но я уже все понял. Караван-баши был прав во всем, хотя о дрянном характере Ханым я ему еще не рассказывал, но каждую минуту ждал от нее каких-нибудь фокусов. И как не жаль было с ней расставаться, согласился отправить верблюдицу на пастбище, где ей, несомненно, будет лучше. И потом, это же не навсегда.
Сапарбиби выдала нам три свертка с едой и напутствие «избегать дурных людей». Словно бы у каждого на лбу написано — дурной он или хороший. Мне стало смешно, и я еле сдержал улыбку. Моя названная мать даже не представляла себе, кого я только не встретил в своих путешествиях, и чего только не избежал. Мне самому впору охранять ее. Но трогательная забота, тем не менее, не оставила меня равнодушным, и я почтительно ей поклонился, а потом не выдержал и чмокнул сухую горячую щеку, покрытую морщинками.
— Садика с собой не бери, он распугает всех верблюдов, — предупредил Карим. — Оставь его здесь.
— Я за ним послежу, — обрадовалась Ниса. — Мы подружились.
И вправду, если шакал не находился рядом со мной, то увивался за этой девчонкой. Гонял мяч по двору или поедал лакомства, которыми она набивала его пасть. Словом, вел себя как обычная собака.
Путь на пастбище проходит по берегу реки Мургаб, питающей весь оазис Мерва. Алишер беспрестанно болтает, а Азиз весело рассказывает ему обо всем, что только попадается на глаза. Он хочет провести это время с пользой и забить голову сына разными премудростями.
— Мургаб зарождается там, где-то в горах, — рассказывает он. — Наверху большие ледники, и когда они тают, то вода прибывает к нам. И она должна быть холодной, но успевает согреться. Это странно. Но говорят, что в холодной воде рыба не водится, а здесь ее полным-полно. А еще в тугаях[1] живут олени.
— Как может кусок льда наполнить целую реку? — удивляется Алишер. — А что будет, когда весь лед растает?
— Наступит зима и нарастет новый, —
В такую жару трудно представить и зиму, и холод. Особенно мне, никогда не видевшему снега и льда. В пустынях, где я бродил, ночами становилось очень холодно, но никакой лед от этого не появлялся.
Но Алишер уже перескакивает на другое. Он замечает бахчу с арбузами. Между пожухлыми листьями и извивающимися стеблями рядком лежат зеленые шары, по виду совсем созревшие.
— Давай возьмем один, — говорит Алишер, понизив голос. — И убежим.
Я показываю на дехканина[2], сидящего на крыльце домика:
— Он тебя догонит и побьет. Лучше на обратном пути купим у него несколько арбузов, и все будут довольны.
— Он не заметит, — настаивает Алишер. — Мы тихонько.
— Нет, — грозно отвечает Азиз, — мой сын никогда не будет вором.
— А это и не воровство.
— Не спорь! Купим на обратном пути.
— Покупать арбузы, а потом еще и тащить их? — Алишер, кажется, готов спорить бесконечно.
Я отвечаю им обоим словами Пророка: «Тому, кто решит оставить спор, будучи правым, построят дом на самом высоком месте в Раю; а тому, кто оставит спор, будучи неправым, построят дом в окрестностях Рая».
Азиз согласно кивает и говорит сыну:
— Слушай Бахтияра-хаджи. Он у нас самый умный. Иногда я думаю, что он слишком хорош для нашего мира.
Я знаю и без него, что этот мир не для меня, и я должен найти какой-то другой. Но вот слишком ли я хорош? Вопрос остается открытым.
***
Пастбище огромное, и верблюдов полно. Но все они — бактрианы, двугорбые тяжеловесы. На их фоне тонконогая Ханым кажется кузнечиком рядом с жуками-носорогами.
Пока Азиз беседует с погонщиком и договаривается о цене, я обнимаю Ханым, глажу ее жесткую шерсть и тихо уговариваю:
— Это же ненадолго, скоро мы опять пойдем куда-нибудь. В путешествие или по торговым делам. Но здесь ты отдохнешь. Тебе залечат ноги... И посмотри, сколько же здесь янтака, и река совсем рядом.
Аллах знает, что я еще шепчу верблюдице, но она, как видно, все понимает по-своему. И вообще, ей вовсе не интересно, что говорю я. Она напряженно вслушивается в разговор погонщика с Азизом и шевелит ушами, будто бы понимает каждое их слово.
Торг длится долго, и Ханым надоедает стоять на одном месте. К тому же ей не нравится предмет самого разговора. Она, конечно, ничего не говорит, но мне кажется, что это так. Скорее всего, я слышу не верблюдицу, а свою совесть, но поделать ничего не могу, потому что даже не знаю, когда и в какую сторону решу двигаться. Пока же мне хочется остаться с Мерве и хоть немного отдохнуть от постоянных странствий. Я жду очередного знака судьбы, но разве объяснишь это верблюду?
Ханым начинает нервничать, я замечаю, что она переступает с ноги на ногу, как обычно случается, если верблюдица задумала какую-нибудь шалость. И долго ждать не приходится. Заметив пасущегося рядом бактриана, Ханым подскакивает к нему и крепко кусает за ухо. Верблюд шарахается от нее, трясет головой и вдруг галопом бежит через поле, распугивая своих собратьев. Следом с воплями несутся два погонщика. Тот, что торгуется с Азизом, останавливается на полуслове и кричит:
— Эй, что творит твой верблюд? Все стадо распугал! Не возьму я этого шайтана на постой, лучше отведи его к мяснику! Но кому нужно такое старое мясо? Тьфу!!!