Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы
Шрифт:
Отношение Андрея к Европе было, безусловно, иным. Он бывал много раз в западных странах и имел возможность сравнивать – уровень жизни, культуру общения, отношение к искусству. Идеализировал ли он Запад, решаясь остаться вне родины? В 1984 году Андрей давно уже не был новичком в западном кинопроизводстве. Еще в мае 1980 года, когда шли переговоры о съемках фильма «Ностальгия», он послал председателю Госкино Ф. Ермашу такое письмо:
Дорогой Филипп Тимофеевич!
Пользуясь оказией… спешу нарисовать Вам объективную картину ситуации, связанной с запуском фильма и с подписанием контракта телевидением Италии с «Совинфильмом».
Для того, чтобы получить добро от специалистов консультативного совета на получение для нашего фильма денег на постановку, 2-я программа
Вообще должен сказать, работать здесь чрезвычайно трудно по многим и многим причинам, и я часто вспоминаю «Мосфильм», как родной дом, где не в пример легче, удобней и спокойней работается.
Здесь денег на ветер не бросают и из нашего брата жмут соки, не считаясь ни с замыслом, ни с творчеством. Деньги, деньги и деньги – вот принцип кино здесь, в Италии.
Феллини снял очень плохой фильм «Город женщин», который критика обругала в Канне, Антониони шестой год не может найти денег на постановку, Рози, несмотря на успех «Христа, остановившегося в Эболи», тоже не может начать работу. Мне кажется, самое время приглашать их работать на «Мосфильм», как Вы в свое время поступили с Куросавой. Он до сих пор не может этого забыть и всюду расхваливает Советский Союз – своего спасителя.
Да, выбрав эмиграцию, Андрей не строил иллюзий. Он просто искал оптимальный вариант творческого выживания.
10 июля 1984 года на пресс-конференции в Милане Андрей Тарковский заявил о том, что решил остаться на Западе, избрав судьбу эмигранта.
Это решение было вызвано не политическими причинами – Андрей всегда стоял в стороне от политики, презирал и чурался ее. Но чиновники отнимали у художника время для самореализации.
В июне 1983 года Андрей написал письмо Ф. Ермашу – просил о разрешении продолжать работу за границей, сетовал на то, что на родине большую часть времени фактически был безработным, не имел поддержки структур, от которых зависела судьба его фильмов. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, был «провал» на Каннском кинофестивале «Ностальгии» (фильм претендовал на Гран-при, но стараниями члена жюри Сергея Бондарчука получил лишь «утешительные» призы). Тарковский считал, что Бондарчука послали на фестиваль именно с целью «зарубить» его фильм. [50]
50
«Бондарчук бледнеет и падает в обморок при одном моем имени», – говорит Андрей Тарковский в фильме Эббо Деманта «В поисках утраченного времени. Изгнание и смерть Андрея Тарковского». Спустя небольшое время после фестиваля в Каннах Бондарчук снял фильм по пьесе Пушкина «Борис Годунов», не снискавший успеха ни у критиков, ни у зрителей, – фильм, который когда-то не позволили снять Андрею. Впрочем, вопрос этот не столь прост. Есть люди (в том числе дочь Бондарчука Наталья, снимавшаяся у Тарковского в «Солярисе»), считающие обвинение Бондарчука в интригах против Андрея – наветом.
Резюмировал Андрей так:
Все это – просто логическое продолжение той беспрецедентной травли, которой я подвергаюсь вот уже более двадцати лет… [Фильм] «Иваново детство» оценен был как пацифистский. «Рублев» – шесть лет на полке. «Солярис» не хотели принимать, но произошло чудо, и фильм был принят… «Зеркало» – незаконно ничтожное количество копий. «Сталкер» – пресса молчит, мало копий… Чем объяснить эту многолетнюю травлю? Я никогда не мог понять ее причины… За всю мою двадцатилетнюю деятельность у себя на Родине я не получил ни одной награды, премии, не участвовал ни в одном советском фестивале… Вы всегда толкали меня к решению, которое я теперь вынужден принять.
Впрочем, сочиняя это письмо, Андрей еще не хотел сжигать все мосты и потому сделал тактический ход, написав далее:
Может
Затем в письме шли требования о предоставлении Андрею, его жене Ларисе, их сыну Андрюше, матери Ларисы и Ольге (дочери Ларисы от первого брака) заграничных паспортов с визами сроком на три года для проживания в Италии.
Конечно, предоставление виз было не в компетенции Ермаша. Когда речь шла о художнике с мировым именем, подобные вопросы рассматривались не на уровне Союза кинематографистов, ОВИРа, МИДа или советских консульских учреждений за рубежом. Судьбы знаменитых художников решал отдел культуры ЦК КПСС, иногда – секретариат ЦК, а иногда и само Политбюро. Очевидно, из отдела культуры ЦК и последовала команда: визы Тарковскому не давать, а постараться любыми путями вернуть «блудного сына» на «детолюбивую» родину. Посему режиссеру обещали, что именно в Москве ему оформят необходимые документы для работы за границей.
Андрей, однако, вполне справедливо опасался, что по возвращении в Советский Союз он не получит ни зарубежной визы, ни работы на отечественных киностудиях. Для опасений были все основания. У руля государства в то время стоял «калиф на час» – «выдающийся деятель Коммунистической партии» Константин Черненко, а у руля кинематографического производства – демагоги и приспособленцы.
В конце концов Андрею надоело ждать и вести дипломатическую борьбу с инстанциями. В начале 1984 года у него вызрело окончательное решение – остаться на Западе. Однако заявление об этом надо было «срежиссировать», ибо задачу оно решало двоякую. С одной стороны, следовало объяснить, что в СССР стало невозможным снимать фильмы, с другой стороны, не отнести эту невозможность на счет советской политической системы. Из Москвы еще предстояло вызволять невольных заложников – сына режиссера от второго брака, тещу и других родственников, и важно было соблюсти меру, не «пережать» в обвинениях в адрес советского руководства.
Андрей Тарковский на съемках фильма «Солярис» (справа) и фильма «Ностальгия» (слева)
Большой разговор по этому поводу состоялся у Андрея с писателем Владимиром Максимовым, главным редактором ведущего эмигрантского журнала «Континент». Сам Максимов к тому времени жил во Франции около 11 лет и хорошо знал плюсы и минусы эмигрантского существования.
Андрей обратился к «гуру диссидентства», когда окончательно решил остаться на Западе. Максимов откликнулся и приехал в Рим. Они посидели за долгим обедом, поговорили о перспективах существования Тарковского на Западе… Максимов честно предупредил Андрея, что здесь будет трудно, что, как только он станет эмигрантом, к нему совершенно изменится отношение, будет абсолютно другой счет. Но Андрей был упорен. Несмотря на все предостережения, сказал, что окончательно и бесповоротно решил не возвращаться в СССР.
И тогда Владимир Максимов (вообще-то очень довольный ситуацией – «нашего эмигрантского полку прибыло!») организовал пресс-конференцию Тарковского, пригласив на нее журналистов изданий, отличавшихся особым «пристрастием» к критике советских реалий. Понятно, что многие люди, причастные к эмиграции Андрея, стремились извлечь из этого максимум дивидендов и для себя, но это никоим образом не влияет на оценку самого решения Тарковского стать «невозвращенцем».
На другой день после пресс-конференции Андрей дал большое интервью на радио «Свобода», где подробно объяснил, почему он пошел на такой шаг. Пленка с записью интервью сохранилась. Голос Тарковского на ней звучит спокойно, порой иронично, хотя изредка прорываются и тревожные интонации.