Таро Люцифера
Шрифт:
— Смотря, кого вы имеете в виду, Игорь. Имение от князей Белозерских-Белозерских перешло к Апраскиным, если не ошибаюсь, в девятьсот пятом, девятнадцатого века. Парк был разбит заново при Апраксиных. А от деревьев, что росли при первых хозяевах остался только вяз у родовой церкви. Сведения совершенно точные, по моей просьбе ребята с биофака МГУ проводили экспертизу.
— Интересно. А зачем это вам?
Мария пожала плечами.
— Интересно же. Я вообще старину люблю. Закончила историко-архивный, работала в областном краеведческом музее.
— Вот как! — Корсаков не стал говорить, что в узких кругах Иван Бесов считался лучшим специалистом по интерьерам дворянских усадеб восемнадцатого века.
Легкая улыбка тронула губы Марии.
— Хотя, какой я эксперт! Так, архивный поиск, систематизация, секретарская работа… Даже неловко как-то.
— Бросьте, неудобно, имея восемь классов образования, называться «экзекъютив брэнд-промоутором консалт-трейдинговой фирмы».
Брови Марии взлетели вверх.
— Бог мой! А что это такое?
— Сам не знаю. Но ноги у нее просто из зубов росли.
Мария прыснула в кулак.
— Да ну вас!
Корсаков снял шляпу, стал обмахиваться ею, как веером. Вечер выдался душным, как перед грозой.
— Здесь поблизости никакого графского прудика нет? — спросил он.
— При новом хозяине будет, уже включен в смету. А в том, что есть сейчас, даже утки не плавают. — Мария скользнула взглядом по лицу Корсакова. — Игорь, извините, что лезу с советом… Но вам купаться пока нельзя. Если было сотрясение мозга. Перепад температуры, малейший спазм — и беда будет. У меня так отец погиб.
— Спасибо за совет, Мария. Один специалист меня уже посоветовал поберечься.
Корсаков вспомнил Трофимыча и его дурацкие советы. И нахмурился.
Мария, чутко уловив перепад его настроения, отвернулась.
— Извините меня, — помолчав, произнесла она. — Лезу к вам со своими проблемами.
— Ну, что вы, — успокоил ее Корсаков. — Это место так действует.
Аллея вывела их к церквушке. В последний приезд Корсакова старинная шатровая церковь напоминала раскрошенный зуб во рту старика. Белый камень посерел от времени, порос неопрятными пятнами мха, пробоины, нанесенные войной и дуростью человеческой, обезобразили стены. Креста на вершине шатра не было.
Теперь церквушка ожила и принарядилась, как бабуся на Пасху. Камень зачистили и отшлифовали до сахарной белизны, поставили дубовые резные двери, на стрельчатых окнах бронзой играли витые решетки. Крест ярко горел в наливающимся вечерней синевой небе.
— Как при князьях было? — спросил Игорь.
— Гарантирую! — с гордостью ответила Мария. — Я нашла в нашем запаснике миниатюру неизвестного художника. Внешний вид мы восстановили по ней. А с росписями что делать, пока неизвестно. Ваня не хочет привлекать Патриархию. Знаете, какие интриги начнутся!
— Могу себе представить, — кивнул Корсаков.
— За то я нашла, знаете что? — Мария затаила дыхание. — Только,
— Нем, как могила! — Корсаков приложил ладонь к груди.
Мария немного помедлила.
— Как раз о могиле и речь. Пойдемте!
Она схватила его за руку и повела за церквушку. Там за покосившейся оградой располагалось маленькое кладбище, окруженное густой стеной бузины и сирени. Каменные плиты утонули в густой траве. Сохранилось несколько гранитных крестов. Ангел, уронив изломанные крылья, присел на край гранитной тумбы. Черты лица ангела были смазаны жестоким ударом, казалось, что его изуродованные губы кривились в коварной улыбке.
— Да, постарался народ, — прокомментировал Корсаков.
Мария указала на искривленные временем сухие стволы, торчащие за могилами.
— Видите? Это все, что осталось от акаций. Придется сажать новые. — Она повернулась к Корсакову. — Белозерские и Апраксины были масонами. А у «вольных каменщиков» акация считается символом смерти и возрождения, потому что единственная цветет два раза в год.
— Занятно. Про акацию я только романс слышал. «Белой акации ветви душистые…».
— Это не про любовь, уверяю вас. Вернее, не только про любовь.
Корсаков вспомнил мучительно грустную мелодию романса, в годы его отрочества почему-то считавшимся «белогвардейским».
— Он про смерть, — сказал он.
Мария покачал головой.
— Про любовь, про смерть и про жизнь после того, как любовь умерла.
Она отступила на несколько шагов. Указала на серый могильный камень. Кто-то старательно зачистил буквы и цифры, высеченные на камне, и они выделялись так четко, что Корсаков с расстояния смог без труда прочитать:
«Княжна Анна Петровна Белозерская-Белозерская. 1807–1827».
— Анна? — вырвалось у Корсакова.
— Да. — Мария удивленно взглянула на него. — Единственная дочь князя Петра Алексеевича. С ней связанна очень таинственная и темная история. Официально считается, что Анна умерла от воспаления легких. Но… Игорь, вы дали слово.
— И готов поклясться еще раз. Что-то мне подсказывает, что речь пойдет о чести дамы. Я прав?
Мария кивнула.
— Вы догадливы.
— Просто не первый день живу на свете.
— Только, Игорь, это тайна не только моя. Она касается Белозерских. Я имею ввиду их потомков.
— Еще интереснее. В деле большие деньги?
Мария помялась.
— Как сказать… Я посчитала необходимым поставить в известность нашего заказчика. Ведь дом принадлежит ему. Так случилось, что Ваня, реставрируя камин, нашел тайник.
— О, господи! И он туда же. — Корсаков тяжело вздохнул. — Не обращайте внимания, Мария. Это я так… Продолжайте, пожалуйста.
— Там была крохотная шкатулка черного дерева с инкрустацией. Никаких драгоценностей, слава богу. Только один документ. По всем признакам — конец восемнадцатого века. Начинается он словами: «Сие послание писано под кустом роз».