Таро Люцифера
Шрифт:
«Как тут мог жить Чебурашка?» — с идиотской улыбкой подумал Корсаков.
Спохватился, сунул карточку в щель и стал набирать номер квартиры Анны.
Соединили на третьем гудке. Корсаков облегченно вздохнул.
— Привет! — раздался бархатистый голос Анны. — Оставляю сообщение персонально для тебя. Если позвонишь, то узнаешь, что я тебя люблю и жду в…
Страшный удар и скрежет сминаемого металла заставил Корсакова в страхе оглянуться.
Крючковатый ствол тополя, переломившись пополам, накрыл «Ниву», продавив крышу. Высыпались стекла, отвалилась передняя фара, из пробитого
Корсаков выскочил наружу.
Захлебнулся ветром. Необоримая сила пригнула к земле. Он припал на колено. Закрыл лицо смятой шляпой. Пыль, каменная крошка, сор и капли воды слепили и норовил и содрать кожу, как наждак.
Деревья вдоль дороги стали подламываться у корней. С хрустом ломая ветви, валились наземь. В какие-то секунды вся улица превратилась в засечный завал.
Тучи выстрелили картечью града. Дробь ледяных дробинок с чопяющим звуком стала сечь листву; белые жемчужинки бились о стекла, со стеклянным звоном запрыгали по подоконникам, раскатились по асфальту.
Вдруг сделалось тихо. И хлынул ливень. Запахло холодной водой и свежим спилом дерева.
Корсаков бросился к «Ниве». Рванул дверь.
Мария ничком лежала на сиденьях, зажав голову руками.
— Жива?!
Она повернулась, бледное лицо озарилось улыбкой.
— Даже мотор успела заглушить!
— Ненормальная! — выдохнул Корсаков.
Протянул руку. Схватившись за кисть Марии, увидел мелкие порезы на ее пальцах и успевшую выступить кровь.
Мария с его помощью протиснулась под просевшей крышей, выбралась наружу.
— Ни фига себе! — Она с удивлением осмотрелась.
Месиво из стволов, остро переломленных ветвей и снопов листвы запрудило улицу.
— Не крутись, ты! — Корсаков обшарил взглядом Марию, ища более серьезные раны. Ничего. Если не считать тонкой царапины на лбу.
— Нигде не болит?
Она резко оттолкнула его руки.
— Нашел время! — выкрикнула она. — Ты так ничего и не понял?! Это же все из-за тебя! Все, все это, — она махнула рукой вокруг. — Все из-за тебя, Корсаков! Слово в слово по пророчеству. Что тебе еще не ясно, дурак набитый?!
«Исполнится срок, и явится Совершенный.
Он сломает печать в ночь над День Всех святых.
И восстанут все силы Ада, и смешаются все силы земные.
Грозе великой быть на Москве».
— Бред.
Корсаков отшатнулся. Мария была страшна в своем пророческом безумии.
Мария вдруг, чего от нее никак не ожидал, по-армейски витиевато и многоэтажно выматерилась. Метнулась к машине, сунула руки под сиденье. Достала что-то, завернутое в тряпку.
Подбежала к Корсакову, глядя в глаза, сунула ему за ремень холодную стальную тяжесть. Корсаков втянутым животом почувствовал ребристую рукоятку пистолета.
Мария привстала на цыпочки, смазала губами по лбу.
— Ваня просил тебе отдать. Беги! — жарко выдохнула ему в лицо. — Храни тебя Господь.
Она толкнула его в грудь.
Корсаков оступился. По инерции сделал несколько шагов назад.
И побежал.
Бежал, петляя между лужами и наваленными внахлест ветвями. Бежал, чувствуя на своей коже жар дыхания Марии. Храня в памяти
Огонь знания, который сжигает сомнения и обязывает к действию.
Глава двадцать третья
С неба сыпал мелкий дождик. Дорога блестела от рано зажженных фонарей.
Жизнь медленно возвращалась в насмерть перепуганный город. Заметно прибавилось машин. По тротуарам засновали прохожие. Владельцы киосков и летних кафе спешно ликвидировали последствия урагана.
Водитель попался слоохотливый, да к тому же перевозбужденный только что утихшей бурей.
— Как на каркал Лужок. Вчера слышал по радио, очередной международный конгресс в Москву заманил. Что-то там про озеленение во всемирном масштабе, га! Так он, ты прикинь, взобрался на трибуну и понес: «Москва — самая зеленая столица в мире. Бла-бла-бла…» И все в таком духе. Типа берем обязательство за десять лет сменить шестьдесят процентов зеленых насаждений в городе. — Он указал на поваленное дерево. — Вот теперь пусть все разом и меняет! Одна труха, как выяснилось. Все на корню сгнило, ты посмотри! Ни одного нормального дерева. Как при Сталине посадили, так и росли. Ни фига сами не сделали. Только бабки пилить умеют, да нам лапшу на уши вешать.
Корсаков покосился на водителя. Парень, вроде бы молодой, тридцати нет, а клеймил, как седой ветеран.
«Средняя школа или путяга. В армии отбарабанил. Не сидел, но в криминальной среде болтался. В бандиты не выбился, из пролетариев убежал, ни денег, ни ума не нажил, — на глаз определил Корсаков и подытожил: — Пасынок реформ».
— Чем тебе Лужков не угодил? — задал вопрос Корсаков, просто чтобы поддержать разговор.
Парень злорадно хохотнул.
— А что мне его любить? Я на его стройках год корячился. Горбом своим отрабатывал то, что мама с папой меня не в том городе родили. Вот ты москвич?
— Прописка есть, — уклончиво ответил Корсаков.
— По твоей логике получается, что я тоже москвич.
— Не по логике, а по закону.
— Сказал тоже — по закону, — хмыкнул парень. — Закон у вас, как в дурдоме, кто первым встал, тому и тапочки. Первым штампик в паспорт получил — москвич. Не успел — иногородний. Раньше инородцами обзывали, кто рожей не вышел. А теперь — «иногородний». Типа есть город Москва. А что не Москва, то Ино-город! — хохотнул он. — И если ты в ином этом городе жить уже не можешь, то в Москве тебе светит только стройка, ларек, рынок или это… На Тверской кое-чем торговать. Вот ты как прописку получил?
— Паспорт дали, а в нем уже прописка была.
— Повезло, значит. А я за бабки купил. Но по закону, не боись. Отвалил со стройки, прорабу зарплату отписал, чтобы не возбухал. Поторговал с вьетнамцами на рынке. Блин, весь ихними палочками провонялся! Но платили хорошо. Поднакопил бабок, обернулся четыре раза за тачками в Голландию. Потом выцепил одну лярву, тоже на рынке ошивалась. Добазарился с ней на три штуки. Сходили в ЗАГС, отштамповались. А дальше, будьте любезны, «мужа к жене прописать». И вот этом Лужку! — Он на секунду выпустил руль и хлопнул себя ребром ладони в согнутый локоть. — И всем сразу — во!