Тарра. Граница бури

Камша Вера Викторовна

— Она неразлучна с Тиной, — в мелодичном голосе Эанке зазвучала сталь, — а Клэр взялся ее писать! Ее, на которую и с закрытыми глазами смотреть неприятно.

— Ты все еще ненавидишь Журавлей? — Нанниэль осуждающе покачала головой. — Это по меньшей мере неразумно.

— Клэр оскорбил меня. — Прелестно очерченный подбородок вскинулся вверх.

— Клэр всего-навсего тебя разлюбил, как и многие другие. Дочь моя, я никогда не вмешивалась в твои дела, но ты совершенно не умеешь вести себя с мужчинами. Они не любят женщин, столь явно демонстрирующих свое превосходство.

— Матушка, не думаю, что вы можете считаться благим примером. Онвас бросил,

а другие, как я вижу, не спешат воспользоваться этим обстоятельством…

— Какая же ты жестокая… — Нанниэль рассматривала Эанке так, словно видела ее впервые. — И все же ты моя дочь, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Постарайся быть осторожной.

— Если я буду осторожной, я сгнию в этом отвратительном болоте! Мы тут только что не квакаем. Нет, или я найду дорогу туда, где можно жить настоящей жизнью, или меня похоронят.

Эанке вышла из комнаты, даже не придержав дверь. Нанниэль поправила волосы и вновь склонилась над рисунком. Еще не так поздно, и до вечера на серебристом шелке засверкают крылья двух или трех бабочек. Супруга Астена любила вышивать; когда она брала в руки иглу, все ее недовольство жизнью куда-то отступало. Исчезала даже досада на супруга и его брата. Некогда пренебрегший ее красотой, но продолжающий волновать душу Нанниэли Эмзар так и не женился, хотя свободных женщин в Убежище было немало. Нанниэль это печальное обстоятельство иногда раздражало, иногда обнадеживало. Если Эмзар свободен, то, возможно, когда-нибудь… Когда-нибудь, но не сейчас. Водяная Лилия тихонько вздохнула и вернулась к своему шитью, пытаясь вытеснить из памяти разговор с дочерью.

4

Эстель Оскора

Тина зашла за мной около полудня, и мы недолго думая отправились на прогулку к некогда зачарованному матерью Эмзара и Астена пруду, у которого опять же некогда жили Преступившие. Я давно хотела взглянуть на это место, кроме того, стоило проверить, не даст ли там знать о себе сила, каковой, если верить Пророчеству, я должна обладать. Порожденная эльфийской волшбой и долгое время связанная с магией Преступивших Лужа могла эту Силу расшевелить.

Не расшевелила, а застывший на месте водного зеркала уродливый каменный горб мне ужасно не понравился. Даже не знай я, как и почему Примеро так поступил, один вид этого бугра вызывал неприязнь к магу, учудившему подобное. Это колдовство криком кричало о мелочности и пошлой злобе его сотворившего.

Пакости вечно ходят по следам друг друга. На обратном пути мы налетели на Эанке, стоявшую на изящном мостике через никогда не замерзающий, довольно глубокий ручей, берега которого поросли густым можжевельником. Нам требовалось на ту сторону, сестрица Романа это прекрасно понимала, но оставалась у нас на дороге с довольно неприятным выражением на прекрасном лице.

Это было досадно, но не более того. Мы могли спуститься вниз по течению до следующего мостика или перейти ручей вброд, благо здешние сапожки не скользили и не промокали. Тина улыбнулась и молча пошла по береговой тропинке, я за ней. Следующий мостик был довольно близко, но на нем в той же позе и с тем же нехорошим лицом стояла Эанке. Она явно искала ссоры, и именно поэтому я предпочла бы с ней не связываться — никогда не следует идти на поводу у того, кто тебя ненавидит, а она ненавидела нас обеих. Меня — потому что я была презренной смертной, Тину, как я поняла из отрывочных реплик Астена, за любовь Клэра. И ненависть эта оказалась взаимной. Обычно тихая и ласковая Незабудка внезапно переменилась. Я не успела ничего сказать, как Тина взяла меня под руку и решительно повела к мосту. Даже я своим слабым человечьим восприятием почувствовала напряжение,

повисшее в звонком предзимнем воздухе. И не только напряжение. Откуда-то взялись светлые искры, окружившие меня и мою приятельницу облаком, как это делают летом лесные мошки.

Приглядевшись, я заметила, что искры разные. Одни, роящиеся во внешней сфере, были ясного, изумительно красивого синего цвета, но у меня почему-то вызывали отвращение. Другие, окружавшие нас плотным роем, светились нежно-желтым. Синие пытались прорваться к нам сквозь завесу желтых, но это им не удавалось. Пламенных мошек становилось все больше, и скоро я уже не могла рассмотреть того, что было снаружи. Откуда-то я знала, что, если синие доберутся до нас с Тиной, нам не поздоровится, но ничего поделать не могла и только смотрела то на светящийся рой, то на подругу. Тонкое лицо Тины было напряжено, губка закушена, на висках выступили бисеринки пота. Защита (а я уже поняла, что желтые искры — это наша защита), выставленная Тиной, давалась ей нелегко. Я вспомнила, что, по словам Клэра, его жена была необыкновенно одаренной волшебницей, но слабенькой. Поддерживать заклятие, требующее большой отдачи энергии, ей было трудно.

Тины вряд ли хватило бы надолго, но все кончилось так же неожиданно, как и началось. Синяя пакость просто исчезла. Тут же угасли и желтые пылинки, а Незабудка прямо-таки осела на мои руки. Удерживать ее было довольно трудно, но взявшийся невесть откуда Астен легко подхватил эльфийку на руки.

— На этот раз она доигралась! — Я еще ни разу не видела Астена разгневанным, и, надо сказать, это ему шло. Обычное мягкое рассеянное выражение исчезло. Идеальные черты обрели завершенность, силу, которой им раньше недоставало. Передо мной был не томный красавец, а боец, мужчина, и я невольно залюбовалась. Он же был занят лишь Тиной, и хорошо. Заглядываться на лебединых принцев с моей стороны было вопиющей глупостью.

Глава 4

2228 год от В. И. 10-й день месяца Звездного Вихря

Таяна. Высокий Замок

Арцийская Фронтера. Вольное село Белый Мост

1

Анна-Илана Годойя сидела на подоконнике, закутавшись в расшитую райскими птицами арцийскую шаль, и слушала, как стучит дождь. Монотонный, сильный шум вызывал дрожь, а нависшие над Геланью тучи, казалось, прятали что-то жуткое. Молодая женщина не могла избавиться от этого ощущения. Не могла, и все!

Она, никого и ничего не боявшаяся, в последние месяцы поняла, что такое страх. Нет, Илана боялась не мужа, не его бледных союзников, не молчаливых стражей-гоблинов. Последних она, пожалуй, даже любила. Она боялась будущего — весны, которая несла войну, неизбежного выбора, который ей предстоял, встречи с Рене и того, что ее может не быть и последним воспоминанием отчаянной горькой любви станет застывшее в голубых глазах презрение.

Если бы не Уррик, было бы совсем одиноко, так как тарскийцам Ланка не верила, а те таянцы, кто, спасая свои жизни и состояния, оставался при дворе, не верили ей. Что нобили, что слуги в глубине души презирали и ненавидели регента и его предательницу-жену. Уж в этом-то Илана не сомневалась. Днем ее это не волновало. Она была высокомерна и смела, а вызвавшие гнев герцогини долго жалели о своей неосторожности. Ночами, оставаясь одна, что в последнее время случалось все чаще, Илана вспоминала Высокий Замок таким, каков он был при отце и братьях, и начинала ненавидеть себя едва ли не сильнее обитателей служебных дворов. Женщина часами просиживала на окне, вглядываясь в тревожную темноту, и думала, думала, думала…