Тары-бары
Шрифт:
Большой редкостью была и такая длинная реплика из уст молчаливого Евгения Батьковича. Видно, и на него произвел впечатление этот странный улов. И вдруг до меня дошло, что сказал Костик.
– Съесть?! Ее?!
– Ну да! А что, молиться на нее? Это традиция, брат. Домой везти нельзя! Я понимаю, похвастаться охота. Но нельзя. Удачи не будет. Даже фотографировать не вздумай!
– Да при чем тут домой? При чем тут удача? Вы что, ее есть собрались?! Скажи, что это шутка.
– Слушай, братан, – Костик положил мне руку на плечо, но я сбросил руку и вскочил.
– Вы чего, мужики! Нельзя ее есть!
Аркадий подошел и говорит:
– Подожди, не кипятись. Что с тобой? Ну, успокойся. Это ж не русалка, в самом деле.
– Мы ж не каннибалы какие! Это ж просто рыба такая. Ну или не рыба…
– Вот именно, что не рыба! Ты ей в глаза посмотри!
Хуан подошел к ведру, наклонился, внимательно посмотрел, потом поднял глаза и так же внимательно, долго и серьезно посмотрел на меня. И вдруг захохотал:
– Ай, маладэц! Купил! Ну, молодец! Сделал ты нас! Ха-ха!
– Ффу, так ты разыгрываешь нас? – облегченно выдохнул Костик. – А я уж заволновался, чего это ты такой впечатлительный!
Евгений с Аркадием тоже заулыбались, правда, Аркадий с некоторым сомнением. И тут произошло странное. Я тоже засмеялся. За секунду до этого не ожидал от себя, что засмеюсь. То ли вдруг я сам понял, что крики и охи мои несерьезны, конечно, в ведре рыба или лягушка особая, а уж никак не русалка. И никакого разума или отчаяния в глазах ее нет и быть не может. То ли почувствовал, что из-за этого инцидента может развалиться такое хрупкое и такое ценное для меня ощущение целостности: вот этой мужской компании, солидарности, взаимных подначек. И это утро, этот прекрасный среднерусский пейзаж, этот воздух, полный чистоты и тишины, все это я своим неосторожным криком могу поломать. И ради чего? Тритона, барахтающегося в ведре. Ведь тритона же! Аксолотля. Пусть странного, невиданного, но животного бессознательного.
– Ну ладно. А как ее готовят-то? – спросил я и понял, что ответа слышать не хочу. По кому в горле понял. – О! Дрова кончаются!
Компания оживилась, все заметно перенервничали, и теперь, когда стало ясно, что это не они меня, а я их разыграл, стало сразу легче. Возник такой, слегка нарочитый гомон, суета. Под эту лавочку я и свинтил в лес.
* * *
Брожу, дрова собираю, вполне себе автоматически. И говорю себе: не думай, не думай. Иногда надо отключать мозги, а то от них неприятностей много. Вот я хожу и отключаю. Не очень выходит, как и всегда. Но не думать-то гораздо труднее, ребята, чем думать. Не верите – попробуйте сами. Хотя, может, и не у всех так.
Вот опять же, по поводу названий деревьев и кустов. Если, как я, и как большинство горожан, названий этих не знаешь, то как же ты можешь описать пейзаж. Ведь тот же Пришвин не пишет: «стояло какое-то раскидистое хвойное дерево», а конкретно называет: сосна, или пихта, или ель. У каждой вещи, у каждой твари неслучайно свое имя есть. Как корабль назовешь, так он и плавает. Неправильно вещь назовешь – она неправильно работать будет. Вот задумали решить жилищную проблему, понастроили дешевого блочного жилья. А народ эти пятиэтажки прозвал «хрущобами». Соответственная и жизнь пошла в этих хрущобах: унылая, тесная, сплюснутая такая. Или вот с этим тритоном. Наверняка, у этого существа есть научное название, вполне себе нейтральное. Прав Аркадий. Какой-нибудь саламандрус вульгарис. И все. Никаких проблем. Поймал – ешь. Или чучело набивай. А прозвали рыбаки русалкой, черт их дери, и сразу – другое дело. Хочешь, не хочешь, а название действует на сознание. Уже страшно подумать: как же это, русалку – и на гриль?! А надо себе просто сказать, что никакая это не русалка, и ведь так оно и есть. Тритон, он и есть тритон. Ну, или кто там это…
* * *
Уха была наваристая, дома такую точно не сваришь. Все-таки, пища,
Запеченная зверушка получилась совсем крошечная, на один зубок. Хуан быстро разделил ее на части, мне, как новичку, достался кусок туловища, с одной закопченной лапкой. Лапку я сразу оторвал, чтоб не вызывала ненужных ассоциаций (пальчики такие крохотные, почерневшие, но все равно почти прозрачные…), а тельце, посмотрев на товарищей, по их примеру не стал освобождать от костей, а кинул целиком в рот. Вкус, действительно, оказался ни на что не похожим. Не рыба и не мясо, но в хорошем смысле. Отдаленно напоминает кролика, но что-то и от краба есть. В общем, неуловимый, но очень приятный вкус.
А руку, то есть, лапку оторванную я решил не выбрасывать, а завернул в газету, чтоб привезти домой и оболтусам своим показать. Правда, мужикам об этом не сказал. А то начнутся рыбацкие дела: мол, посторонним говорить нельзя, а то удачу сглазишь! А я на рыбалку первый раз поехал, может, и последний. Так что мне удача рыбацкая без надобности. Надо же сыновей удивить, показать что-то необычное. Вот папка на рыбалку ездил, невидаль привез…
* * *
После еды рыбалка пошла ленивая, удочки закинули, сами попадали у бережка в полудреме. Я вокруг костра прибрал все, котелок сполоснул, Костика толкнул: это у тебя клюет или что? Костик встрепенулся: да я вижу, вижу. И вытянул неплохого подлещика. Для меня-то это просто рыбина была, в Костик сказал: неплохой подлещик! Вот и имя появилось у рыбешки, вот и стал он из анонима подлещиком, да еще неплохим. Такая вот история с этими названиями…
К вечеру стали собираться, сворачиваться, все хором жалели-переживали, что остаться на ночь не получается. Кому-то куда-то завтра с утра надо по делам, кто-то жене обещал, ну не получается! Улов по мешкам и ведрам разложили, на мой непросвещенный взгляд – неплохой улов. И поехали. Мы с Костиком сразу со всеми распрощались, потому что Евгений Палыч (во как! Оказался Павлович!) будет гнать свой ниссан на полной. Но выехали мы первые, до нормальной дороги все равно ползли кое-как, а как только на грунтовку выбрались, ниссан тут же нас обогнал. Аркадий и Хуан еще прокричали в окошко: Привет своим! Пока!
И поехали.
* * *
То ли дорога так петляла, то ли речка, но мы пересекали ее раза три, не меньше. Как переезжаем через мост, так вижу указатель «р. Ум». И когда впереди показался очередной мост, я быстро достал из рюкзака руку, в смысле, лапку, завернутую в газету, и едва машина оказалась на мосту, выбросил сверток за окно. Газета на лету распахнулась и спланировала в траву ближе к берегу. А лапка, в смысле, рука русалки, похоже, упала прямо в воду. Домой.
Стыд смертельный
Света Кувшинникова пукнула. В обществе. Непроизвольно, конечно, и совсем неожиданно для себя. Не пучило живот, не урчало в утробе, никаких намеков. И вдруг – на тебе! Коротко, но чрезвычайно звучно. И оркестр как назло только закончил «Дай пять» и еще не начал следующую вещь – Света так и не узнала, какую именно. И как назло рядом стояли нужные инвесторы, и тональность разговора была та самая, могло срастись. И как назло подошел тот рыжий атлет-очкарик, с которым Света перемолвилась парой слов в начале, а он ответил вполне благосклонно и с юмором, и глаза блеснули тем самым образом, могло срастись. И как назло Света была в образе «диплом МВА», которому пук был совсем никак не к лицу. Выбрала бы «ироничную матрону» или «пост-хиппи с рентой», еще куда бы ни шло.