Таш любит Толстого

Ормсби Кэтрин

— Да, я говорю это сейчас. Но будущего ведь пока не существует! Так что ты можешь сказать «да». Согласись сейчас - и всегда сможешь передумать, через десять минут, часов, месяцев... Может быть, не выдержу я или не выдержишь ты, но мы можем хотя бы попытаться.

— Сейчас тебе нравится идея, потому что я отличаюсь от других девочек, но потом...

Пол резко встает с качелей, падает на колени и хватается за правую цепь моих качелей. Его темные глаза светятся изнутри.

— Таш. Выслушай меня. Мы знаем друг друга всю жизнь. Я целовался с другими девушками, встречался с ними и спал. Ты все это знаешь,

потому что всегда была рядом. А теперь слушай. Я лучше. Обниму тебя. Чем буду. С кем-то еще. Просто обниму. И все. Ты. Хочешь. Обнять. Меня. В ответ?

Он говорит как робот, в котором внезапно проснулись человеческие чувства, и в любой другой ситуации я рассмеялась бы. Но сейчас мне хочется плакать. Мой голос пропал. Исчез. Наконец я нахожу его на самом дне пищевода и тащу за шкирку в нужное место. Свет в глазах Пола почти успевает померкнуть.

— Да, — отвечаю я наконец.

— Таш, — произносит Пол.

Тут до меня доходит. Мое имя для него звучит так же уютно, как его для меня. Оно слетает с кончика языка быстрее, чем «да».

Я слезаю с качелей, Пол подается ко мне и обхватывает меня руками. Мы столько раз уже обнимались... Кстати, сколько? Несколько сотен раз, тысяч, сотен тысяч? Мы обнимались все эти годы, и эти объятия одновременно похожи на предыдущие и полностью отличаются. Я прислоняюсь щекой к его груди, его сердце бьется у моего уха. Мне спокойно и тепло. Меня понимают.

Пока мы сидим на земле в обнимку, а над нами скрипят качели, я понимаю и еще кое-что: Пол единственный, кто понимает, почему я - это я. Он знает все мои страшные тайны и еще не сбежал. Было бы глупо отказаться от такого шанса. По крайней мере, сейчас. И сколько бы таких «сейчас» еще ни настало.

***

Вечером я устраиваю Лео серьезный разговор. Я сажусь на край кровати и впервые в жизни хмурюсь в ответ.

— Лео, — начинаю я, — не пойми меня превратно, но иногда ты действительно разочаровываешь.

Двадцатилетний Лев Толстой хмурится.

— Нам нужно расстаться. Думаю, ты давно это подозревал.

Он хмурится.

— Но мне очень нравится «Смерть Ивана Ильича», и, я надеюсь, твои книги будут вдохновлять меня всю жизнь.

Лео продолжает хмуриться.

Разговор окончен. По крайней мере, я удосужилась предупредить Лео, что ухожу от него. У бедной Софьи не было и этой роскоши.

Я снимаю плакат со стены, аккуратно сворачиваю его и убираю на верхнюю полку шкафа. Раз уж мы расстались друзьями, цитаты трогать не буду. Я даже улыбаюсь при виде моей любимой: «Если хочешь быть счастливым, будь».

Эту фразу можно понимать двояко, и, будь я экспертом по славянским языкам, я бы, наверно, полезла в оригинал и перевела ее так, чтобы сомнений не осталось (Прим. перев. у Толстого действительно «будь им»). Но мне даже нравится такая неопределенность. Самая очевидная трактовка - такое упрощение! Нельзя заставить себя стать счастливым. Счастье - вопрос не силы воли, а эмоций, физиологии, обстоятельств и десятка других вещей. Так что эта версия мне не нравится.

Я понимаю это так: «Если хочешь однажды стать счастливым, живи». Потому что жизнь может быть ужасна, но, пока ты жив, ты можешь найти свое счастье. Может быть, глупо смотреть на жизнь под таким углом, но я предпочитаю надеяться.

Когда закончились «Несчастливые семьи», в моем сердце осталась пустота, которую ничто никогда не заполнит. Но всегда можно надеяться на следующий проект, новые идеи, новых людей. Я всегда надеюсь, что буду двигаться дальше и создавать что-то еще более крутое.

Как ни странно, я стала чуть счастливее благодаря честности. Джордж прав, честность - лучшая политика. Сегодня я честнее сама с собой, чем когда-либо в жизни. И мне нравится, что я понимаю сама себя - и что кто-то еще понимает меня.

Именно из-за честности я долго лежу в кровати без сна. Я думаю на привычную, но надолго забытую тему. В моей голове зреет новый проект. Ну же, где гром и молния?

29

В этом году мы хотим отметить наши дни рождения по-новому. Хватит с нас вечеринок у бассейна, бумажных тарелок, лент и покупных тортов. Мы решили, что в это лето уже достаточно дурачились у бассейна. Поскольку мне исполняется восемнадцать, а Полу - двадцать, мы решили отпраздновать как взрослые. В этом есть доля шутки и доля серьезности.

Так что мы решаем устроить ужин. Просто праздничный ужин на две семьи у меня дома. Праздновать будем вечером двадцать седьмого августа - точно посредине между двумя датами. Это четверг, обычный рабочий день, и мы не позволяем никому помогать нам с приготовлениями. В четыре часа Пол возвращается с астрономии, и мы готовим еду под музыку Travis, которая нравится ему, и Сен-Венсан, потому что она нравится мне. Ближе к шести вечера я зажигаю свечи, хотя солнце еще не село.

Миссис Харлоу снова в отъезде, но Джек с отцом приходят и садятся в столовой, где уже сидят мои родители. Мы с Полом вносим еду: большую миску овощного салата, корзинку горячих роллов Sister Schubert's и, самое главное - феттучини «Альфредо». Да, у нас с Полом одно и то же любимое блюдо.

— Поверить не могу! — возмущается Джек, когда все рассаживаются. — Вы сами приготовили себе праздничный ужин!

— Только не торт! — возражает папа. — Торт я бы им не доверил.

Папа пообещал посадить меня под домашний арест, если я не дам ему приготовить к празднику хотя бы сладкое. Видимо, так далеко заходить уже нельзя.

— Мы же взрослые! — отвечаю я Джек. — Взрослые всегда сами себе готовят.

— Ага, рассказывай! Взрослые ходят в дорогие рестораны и напиваются хорошим вином, если уж на то пошло.

— И откуда у тебя такие познания? — спрашивает её отец. Джек загадочно пожимает плечами и уделяет все своё внимание салату.

У мистера Харлоу плохой вид. Он как будто похудел, но, может быть, он был таким еще до химиотерапии, а я заметила только сейчас. Но больной вид не мешает ему улыбаться его неизменно спокойной улыбкой. Джек с Полом говорят, он продолжает каждый день копаться в саду.

Я кладу ему феттучини первым. Джек косо на меня смотрит: она уже жаловалась, что я стала иначе относиться к её отцу с тех пор, как болезнь вернулась. Она считает, что лучше бы мне было плевать, как в прошлый раз. Мне пришлось ей напомнить, что тогда мне было вообще плевать на всех, и я даже не знала слова «простата». А сейчас Джек может смотреть на меня сколько угодно, но мистер Харлоу заслуживает первую порцию феттучини.