Таш любит Толстого
Шрифт:
— Это не эгоизм, — подхожу поближе к дивану, чтобы лучше видеть лицо Пола в свете лампы. — Ты любишь своего папу и не хочешь, чтобы он умер. И оставаться без отца ты тоже не хочешь. Это совершенно нормально.
— Ты во мне разочаруешься. У меня в голове полная противоположность дзену.
— Да у меня тоже.
Многое остается недосказанным. Я многого недоговариваю. Надо извиниться перед ним. Но извиниться - значит напомнить ему обо всем, что произошло в тот вечер, а сейчас явно не время.
— Я рядом, если надо, — произношу вместо этого.
— Надо-надо, не волнуйся. Ты же знаешь Джек, она просто...
Я
Но, выходя в ночь, я размышляю, правда ли это. Да, я знаю, что Джек замыкается в себе и уходит, когда расстраивается. Что ей нравятся мрачные кукольные фильмы. Что она не любит обниматься. Но я не всегда понимаю, почему. Она не стерва, не угрюмый человек и не безэмоциональное бревно. Объяснять ее поведение можно как угодно, но это все будет не то. Я ничего о ней не знаю, а она моя лучшая подруга. И что после этого можно сказать о природе человеческой?
Нынче модно рассуждать о конце света: будет это ядерная война, восстание зомби или нападение инопланетян. Но мне кажется, что в один прекрасный день всем просто станет плевать друг на друга, мы разойдемся каждый по своим домам и тихо сгнием в одиночестве.
По пути домой я замечаю на участке соседей маленький муравейник, залитый светом фонарей. Сначала его строили в траве, но теперь он уже потихоньку посягает на дорожку. Туда-сюда снуют полчища муравьев. Они так заняты своими делами, что не замечают великана, который навис над ними и наблюдает за их работой.
Интересно, сколько муравьи знают друг про друга и сколько пытаются узнать? Может быть, у них нет таких проблем. Может быть, у них нет чувства собственной исключительности. Может быть, они - одно целое.
Уже в кровати, отчаянно пытаясь заснуть, чувствую, как по моим рукам что-то ползет. Не знаю уж, мурашки это или воспоминание о настоящих муравьях, но, похоже, они ко мне еще заглянут.
28
Мы с Джек, в общем-то, особо и не ссорились. Да, конечно, она сказала то, что сказала, и бросила меня наедине с Полом. Но у её отца снова нашли рак, и я еще не знаю, насколько там все страшно. Боюсь, окажись я в её шкуре - в её футболке с героями Тима Бертона, - я вела бы себя не лучше. Еще и похуже, пожалуй.
С утра я звоню ей, и она берет трубку. Оказывается, на следующей неделе у её папы начинаются сеансы химиотерапии. Врачи говорят, что рак распространился на некоторые внутренние органы, так что придётся лечиться еще интенсивнее, чем в прошлый раз. Тогда лечение началось с гормональной терапии, но сейчас нельзя терять на неё время. Джек рассказывает мне все это ровным голосом без малейшего намека на переживания.
Ожидаемо. Потом Джек может устроить истерику и все что угодно, но сейчас она справляется с новостями вот так. Поэтому я не начинаю многословно извиняться, не реву в трубку и не повторяю, что она права, что я совсем не ценю их и что я исправлюсь. С Джек такое не работает. Я не буду обливать её помоями из недр моей души, чтобы вымолить прощение. Это был бы чистейший эгоизм. Я и также знаю, что Джек простила меня, она знает, что мне стыдно, и этого достаточно. А если однажды ей понадобятся мои извинения, она их получит. Теперь я знаю, что ради нашей дружбы готова на все. То есть даже на большее, чем ради «Несчастливых семей».
***
Рак
Это стыдная, ужасная болезнь, и рано или поздно она обречена была вернуться в нашу жизнь. Кажется, рак всегда приходит снова. Во всяком случае, во всех книгах и фильмах. Он возвращается - и, как у мистера Харлоу, сметает все на своём пути. Во всех книгах, во всех фильмах второй раз оказывается роковым. Я запрещаю себе думать о таких вещах, но это все равно что не думать о розовом слоне. Джек сказала, что врачи дают ее папе хорошие шансы. Шестьдесят против сорока, что он выживет. Стакан более чем наполовину полон.
Мама превратилась в ангела Милосердия и Менеджмента. Вечером я прохожу мимо кухни и слышу, как она обзванивает всех друзей и соседей и договаривается, кто в какой день понесет Харлоу еду. Мать семейства по-прежнему все время в разъездах и не всегда успевает приготовить обед. Но моя мама уж позаботится, чтобы у Харлоу было больше лазаньи, жаркого и пирогов, чем они съедят. Вот единственная общепринятая традиция, которую я полностью понимаю. Цветы на похоронах - зачем? Всем слишком грустно, чтобы им радоваться. Сигареты в честь новорожденного? Да, давайте восславим жизнь её сокращением. А вот еда для больных это понятно. Еда не бывает лишней.
Через неделю по пути к Харлоу я замечаю у их дома знакомый чёрный джип. С крыльца спускается Джей Прасад с пустой плетеной корзиной в руках.
Он улыбается, машет рукой и ускоряет шаг, чтобы мы поравнялись посреди участка.
— Я-я-я ску-у-уча-а-ал! — напевает он тихим фальцетом и щелкает меня по кончику носа. — Как жизнь?
Боюсь, он говорит таким заботливым тоном потому, что мы не выиграли «Золотую тубу».
Мне это не нравится, и я уже жизнерадостно отвечаю, что все обалденно… хотя вообще-то мы стоим у дома больного раком.
— Ну... ты сам знаешь.
— Рак - полная жесть, — отвечает Джей.
— Ага, — мне хочется плакать. Чтобы не разреветься, я спрашиваю: — А ты как? И Тони?
Джей улыбается своей простодушной, неудержимой улыбкой:
— Хорошо. Очень-очень хорошо.
Я играю бровями.
— Кстати, — продолжает Джей, — ты слышала, в Луисвилле снимают новый веб-сериал? Я послал им запись для прослушивания и ссылку на серию, где мы с Тони пытаемся вцепиться друг другу в горло. И... меня взяли!
— Джей, это круто! А о чем будет сериал?
— Н-ну-у-у... — смущается Джей. — Короче, рубилово. Бутафорская кровища, все дела.
— А. Ничего так. Решил разнообразить своё резюме?
— Типа того. Прикинь, они позвонили мне и сказали, что очного прослушивания можно даже не ждать. Они все просто обожают «Несчастливые семьи»!
— Ой, как это мило!
— Я просто хотел сказать, что ты знаменитость, и все тебя любят.
— Ой, Джей, ты правда умеешь делать комплименты!
Он счастливо улыбается, и мы обнимаемся. Мне всегда мало его обнимашек.