ТАТУИРО (HOMO)
Шрифт:
– Ты хвались, давай, – потребовал напарник, – показывай новое. Ведь не зря пропадал весь день. К нам не доехал.
– Я думал, не заметите.
– Плохо думал. Заметили.
Витька вертел чашку, следя, как черный напиток движется с опозданием, медленнее фаянсовых краев. Вот чертов Степан. Не дал разобраться, что к чему. Надо было стереть снимки и дело с концом…
– Степа, я не знаю. Кажется, не получилось у меня на этот раз. Я не смотрел еще.
– Во как! Хорош мастер, сделал и не смотришь. Заводи комп, пойдем смотреть. Под кофе
Витьку передернуло:
– Нет. Не хочу. Ты иди, я тут посижу. Под кофе.
Глотал сладкую горечь, пытался отвлечься, глядел на себя в черном стекле окна. Но слушал чутко, как возится Степан в комнате. Бормоча, шебуршит тряпками в коридоре, топчется в углу, разыскивая нужный кабель. Несколько минут тишины. И еще несколько.
И – криком по Витькиному изнеможению:
– Ах, ну ты даешь! Ну, даешь, черт! Ох, брат!
Витька обмяк на стуле. Улыбался. Вытер пот со лба трясущейся ладонью. Заухмылялся стыдливо собственной трепетности. Степка возник в кухонных дверях. Смотрел расплывшимся взглядом, будто и не на Витьку, а на что-то вокруг него:
– Ты хоть понимаешь, что ты сделал?
– Нет, – признался Витька. И расхохотался освобожденно, любя Степку всей душой.
– Ох, балда! Это уже гениально!
– Не бросайся словами.
– А я и не бросаюсь. Не маленький. Вот, как думаешь, делал ты средненько работу, жил, делал. И вдруг вылупился в тебе – Мастер. Неужто думаешь – научился?
– Ну-у…
– Не тебя хвалю. Но без тебя – кто бы эти снимки сделал? Идем смотреть, идем!
Степа потащил друга за ворот халата. Витька, морщась от боли в боку, пошел следом. Степан усадил его перед компьютером и засопел в ухо, наваливаясь на плечо.
– Смотри, смотри внимательно! Там же вороны кричат! Слышно их! На траву эту смотри, на снег в дырах земли, на скелетики травяные! Ботинок – набитый тоской по самые дохлые шнурки! Видишь? Ты видишь?
– Степа, прости, пока не очень. Понимаешь, когда делал Тинку, девчонок, город, видел, восхищался, типа, «ай да Витька, ай да сукин сын». А это… Меня что-то в краску вгоняет. Смотреть неловко.
– Пройдет! Это ты сам себя обогнал уже, братишка. Сделал и глазами хлопаешь – чего я такое исделал? Пока верь мне. У меня глаз заточен. А то, что я сам средний фотограф, так оно же, как у собаки, что все понимает, а сказать – не может. А ты – можешь. Вот и говори.
– Хорошо, хорошо, Степ. Давай уж не будем больше смотреть. Ну, не могу я пока. Мучает.
– Ага. Счас пожалею. Я теперь добер и мудер. Это от любви все. Я, Викочка, вдруг много вещей стал понимать. Не все, но много. Сейчас вторую папку быстренько глянем и все, не буду мучить.
– Какую вторую, Степ. Все здесь, больше ничего.
– Да? А это что? Сегодняшним числом датировано!
Степан открыл вторую папку. И Витька, поймав сердце в горле и, не замечая, трудно проглотив его, увидел снимки.
Глава 13
Снимок 1.
Черная дорога улеглась брошенной веревкой к подножию
И не только от глаз страшно. А от изогнутой фигуры Жуки, что стоит в характерной позе, срезанный правым краем кадра. Вроде бы случайно попал, очертания смазаны, не в фокусе. Но от доисторического спокойствия звероящера, оправляющегося куда-то за пределы кадра – веет полным отсутствием человека. Пренебрежение ко всему, что не есть он и его физиология.
Снимок 2.
В тусклом свете маячащей в центре кадра лампочки (кривовата и мрачно-желта, царапает глаз), положив кулаки на стол среди бессмысленно разноцветных пакетов, подался худой грудью вперед Чумка.
Лицо из морщин и шрамов, темная прядь на лбу. А в глазах – полет. И лицо из-за этого летит на зрителя. Хочется прикрыться, потому что, стронувшись, все плывет, переворачиваясь на ходу, не полет это, а падение чугунной чушки на запрокинутое лицо, когда черные дыры глаз держат тебя на линии падения. И, не имея возможности от свистящей черноты оторваться, понимаешь, прикрывайся – не прикрывайся, не поможет. Размозжит ненавистью. Что даже и не к тебе, а просто – есть.
Снимок 3.
Лада, завесив лицо длинными гладкими волосами, режет на столе колбасу. Все закрашено серым. А волосы и пальцы – одного цвета. Цвета блестящей карамели, светлые, чуть коричневатые. Не отсюда цвет, не из этого снимка. И свет на них падает – не этой лампочки, что болеет под запаутиненным потолком.
А колбаса, разваливаясь неровными кружками – багрового, настойчиво мрачного цвета. Цвет наступающего будущего, что и предсказывать не надо.
Потому что будущее ее – за изгибами тонкого свитерка и уютной ворсистой юбки – мутными силуэтами с двух сторон. Слева, откинувшись на стуле глыбой – Карпатый, не в фокусе. Белесая голова, но четко по ней – те же прорези глаз, что на первом снимке. Я там, я внутри, всегда наготове…
Справа, полуспрятавшись за высокими коленями – Жука в низком кресле, локти в стороны, пальцы облапили чуть видный телефон.
И так расположено все: добыча ясно и крупно – целью; охотник главный, которому – все, поэтому он ближе и выше, и рука на стол брошена – крупной, расслабленной кистью; и охотник не главный, которому – сладкие объедки… Потом. Но – будут…
Степка шумно вздохнул. Промычал что-то, но затих, сам себя прервав. Витька положил палец на мышку, собираясь открыть следующий кадр. Но друг ухватил его запястье, холодя кожу пальцами.
– Вить, – и прокашлялся. Замолчал. Рассердился, ерзнул рукой по Витькиному запястью. Курсор метнулся по монитору: