Татуированная кожа
Шрифт:
– Я выключу движок, чего зря бензин жечь? – сказал Клименко. – Они ж выделяют по норме, что зимой, что летом одинаково. А на печку не рассчитывают! Потом спидометр сверяют, перерасход! И каждый раз грозятся премиальные снять...
– Интересно, хоть в это воскресенье выходной дадут? – ни к кому не обращаясь, спросил Волк.
– Догонят и еще дадут! – огрызнулся водитель. – Опять погонят на какой-нибудь митинг. И откуда они все повылазили? Спорят, что-то доказывают, слюной брызжут...
– Да они просто больные люди. Их лечить надо, – сказал Волк.
– Лечить их теперь
– А очередь? Что они, просто возьмут и на очередь наплюют? А как же демократия? Или на нас она не распространяется? – разгорячился Волк. Его происходящее кровно касалось, так как он совсем недавно стал на квартучет и был последним в списке.
– А у нас две очереди. Одна большая – для всех, вторая маленькая – для руководства и к ним приближенных, – пробурчал Михаил Иванович. – Хочешь жить, как человек, – стремись в очередь маленькую. Правда, тогда на собраниях не вякай, с начальством соглашайся, придется и жопу полизать – куда деваться... Да это не только с квартирами. Должности, звания, награды... Их тоже не за заслуги, а за услуги дают. Вот ты, Володя, хоть грудью амбразуру закрой – хрен тебе орден повесят!
– У меня есть орден. Даже два. Две «Звездочки»!
– Ух ты! У меня только один. У тебя тоже за Афган?
Волк помотал головой.
– А за что?
– Не могу говорить.
– Ну все равно за боевые, за кровь! А начальство небось и «Знамя» получило... Точно?
– Откуда вы знаете?
– А чего тут знать? Даже у этих диссидентов пархатых есть белые люди и подсобники, кто черновую работу делает. Мы же все видим! За одним машина приходит, и он раскатывает: то в посольство на прием, то к журналистам ихним на интервью. Костюмчик справный, ряшка сытая, «голоса» разные про него через день передают – какой он герой и все такое... Нас он не боится, даже башку назад не поворачивает! А другой – нищий, задроченный, без завтрака и обеда мотается пешком по городу, как воробей клюет свою правду по помойкам, да все опасается, осматривается. И никто про него в газетах не пишет, никто его не знает, а если сажать начнут – его первого и законопатят! За что он борется, бедняга? Против чего, понятно – против власти ненавистной. А вот за что? Чтобы свои же дармоеды на шею сели? Так ему еще хуже будет!
– Они пусть сами разбираются! А мне с тещей жить осточертело!
– Не жить, а проживать! – усмехнулся Лазаренко и запахнул длинное серое пальто-реглан. – Хотя всяко бывает... Клим, включи печку, а то ноги мерзнут!
Капитан как в воду глядел. Александра Сергеевна явно проявляла к зятю далеко не родственный интерес: то купалась при неприкрытой двери, то выходила на кухню в прозрачном пеньюаре... И у нее была очень неплохая фигура.
– Пока проживаем, – поправился Волк. – Но если не отселимся вскоре – неизвестно как оно обернется...
– Тебе же новый Генсек срок наметил: к двухтысячному году все получат по квартире! Хер бы
– Ну вы скажете, товарищ капитан... Наши поднадзорные и то не все такие смелые...
Волк чувствовал себя неловко. Что это, грубая прямолинейность или провокация? Одно дело – треп работяг в пивной, совсем другое – беседа оперативников в спецмашине КГБ!
– Подожди... С этой гласностью скоро они совсем героями станут. А я не особо смелый, хотя дворец Амина штурмовал... Просто наши машины прослушкой не оборудуют. Это ведь мы всем «жучков» загоняем. А нам кто поставит?
«Надо будет – найдут, – подумал Волк. – Да и зачем техника, если нас здесь трое? Знают двое – знает свинья...»
– С Климом мы еще в стране «А» встречались, – будто читая мысли, продолжил Михаил Иванович. – А тебя я не опасаюсь. Ты сам «на крючке»...
– Почему я «на крючке»?! У кого?!
– Кто их разберет... Только и внутренняя контрразведка тобой интересовалась, и начальник отдела, и кадровики... Как работаешь, как ведешь, чем дышишь... Ничего конкретного у них нет, но... Чем-то ты их раздражаешь, как заноза в заднице...
Михаил Иванович махнул рукой и отвернулся к окну.
«Нормальный мужик, откровенный, за свою шкуру не трусится», – подумал Волк.
– Вышел! – сказал Клименко.
Михаил Иванович встрепенулся, поднес к лицу обычный длиннофокусный «Зенит».
– О, вылез, гнида. Что ж ты там делал три часа? Узник совести, бля... Товарищ по борьбе за тебя срок мотает, а ты у его жены по полдня отсиживаешься. Блядун ты, а не узник!
Раздался щелчок затвора. «Лохматый» стоял у подъезда, злой резкий ветер рвал полы выношенного пальто и трепал неухоженные, на глазах седеющие от снежной крупы волосы. «Узник» смотрел прямо в объектив, но явно не замечал ничего подозрительного.
– Узнаем про тебя, гусь лапчатый, всю правду, зря, что ль, я «клопа» за картину спрятал... И если ты и впрямь на «Лисицу» залез, придется перед нами грехи замаливать, будешь стучать на своих дружков, как дятел... Давай, Клим, трогай потихоньку...
В «Арагви» вечером не попасть, дородный швейцар на входе отфильтровывает своих от чужих не хуже дяди Коли из «Метрополя». Волк здесь чужой, но у него есть пароль.
– Я к Владимир Семеновичу, – многозначительно шепчет он.
Швейцар почтительно кивает. Администратор для него все равно что бог. На самом деле это невысокий полный человечек с большими залысинами, вальяжными манерами и настороженными глазами. Судя по запаху изо рта, недавно он пил коньяк.
– Я от Петра Ивановича, – нутряным голосом сообщает Волк. На нем очки в массивной оправе, дешевый костюм, застиранная белая рубашка и одолженный у Клима галстук, который то и дело норовит свернуться в трубочку. Но Владимир Семенович радужно улыбается. Имя замначальника городского треста ресторанов производит на администратора такой же эффект, как на швейцара его собственное.