Татуировка герцога
Шрифт:
Проклятие! Она по уши втюрилась в него.
— Ваша светлость! — окликнула его Элиза. Как открыть дверь, когда обе руки заняты? Черт!
Он не ответил. После некоторой борьбы с дверью Элиза сумела распахнуть ее, одолела последнюю ступеньку и уже на крыше упала на колени. С некоторым удовлетворением она заметила, что поднос не пострадал, — она делает успехи на поприше горничной.
Герцог оглянулся на шум, заметил ее, и улыбка появилась на его губах.
Элиза взглянула на него и забыла обо всем на свете. Он сидел в дальнем конце, сложив
Рубашка герцога была распахнута, нагая татуированная грудь впитывала последние солнечные лучи. Рядом стояла полная бутылка бренди. Потрясающий мужчина!
— Я подумала, вы захотите поесть, — сказала Элиза, поставив поднос рядом с ним.
Слова «Простите, я все погубила» жгли ей губы. Элиза сожалела о содеянном и в то же время была горда собой. Но герцог не из тех, кому нужна ее жалость. Она вздохнула и выбросила эти мысли из головы.
— Вы просто сокровище, Элиза.
Она прикусила язык и повернулась, собираясь уйти. Что-то тревожит его ум, но что именно — она не хотела знать, ведь тогда ей придется решать, поместить ли это в свою колонку. Ей придется выбирать между его успехом и своим собственным. Проклятие!
— Останьтесь, — скомандовал Уиклифф. — Сядьте.
Элиза криво усмехнулась, потому что именно это она и хотела услышать. Нужно сказать, что интонация, с которой он произнес эти слова, совсем ее не задела. Она понимала, что он слишком запутался в проблемах, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Поэтому она сказала:
— Вы все лучше осваиваетесь с ролью герцога.
— Что ж, нужно делать что должно.
— Но ваш голос звучит устало.
Элиза села рядом и расправила юбки и передник.
Герцог запустил руку в волосы. Несколько прядей упало на его лицо. Солнце ярко играло на золотой серьге. Она была совсем небольшая, весьма скромная и не стоила поднятой вокруг нее суеты.
Но Элиза знала: всеобщий ропот вызывала не сама эта вещь, а гордая демонстрация того, что в прошлом он был обычным моряком. Потому что большинство придает огромное значение положению и титулам, а он, герцог, — нет. С этим невозможно смириться, поэтому эта серьга так всех раздражала.
Элиза понимала, что ее колонка подливала масла в огонь, но это пламя разожгла не она.
— Чувствую, я могу довериться вам, Элиза, — сказал после некоторого раздумья герцог.
Она подумала, если бы у нее, живой, вырвали сердце из груди, она испытывала бы то же, что сейчас.
— Это все газетная колонка? — рискнула спросить она.
— Она, проклятая, сейчас заботит меня меньше всего, — загадочно ответил Уиклифф.
— Ох!
Это очень походило на вздох облегчения. Элиза не смела поднять на него глаза. И возможно, поэтому стала разглядывать его руки. Рукава он, как всегда, закатал до локтя. У него действительно изумительные руки, думала Элиза,
Но это не дозволено.
— Но я все-таки хотел бы найти автора, этого В.К. Меддлинг.
— В.К. Медоуз, — тихо поправила она.
— Я хотел бы найти этого злобного бумагомараку и повесить за…
Элиза холодно подняла бровь, напоминая, что хоть она и не леди, но все-таки рассчитывает на определенную деликатность.
— Повесить и не спеша разрезать на кусочки, — закончил Уиклифф. — Думаю, подошло бы мачете, которое я выиграл в соревновании по борьбе в Занзибаре.
Элиза слегка улыбнулась.
— Но, как я уже сказал, это не самая важная моя проблема, хотя газета определенно все осложнила. — Он откупорил бутылку, которую она принесла. — А почему только один бокал? — спросил он, налил вино и протянул ей.
— Я горничная, ваша светлость, и не могла предположить, что буду делить с вами вино, — сказала Элиза, однако взяла предложенный бокал. Не каждый день герцоги пьют и беседуют с горничными наедине на крыше, когда садится солнце и поднимается луна. Как она могла отказаться?
— Я бы хотел разделить с вами еще кое-что. Вашу постель, — мягко сказал он, и жар опалил ее щеки.
Но одно дело — чувствовать его желание, и совсем другое — услышать о нем. Беда в том, что и она испытывала то же самое. Неистовое, необузданное, это желание терзало ее ночью, отвлекало днем. Она хотела его в своей постели так же страстно, как хотела собственную колонку в «Лондон уикли».
Но этого никогда не будет. Никогда.
— Моя постель — это маленькая узкая койка на чердаке, — прикинулась скромницей Элиза.
— Хорошо, тогда мы разделим мою. Кровать — это единственное, по чему я скучал за границей. В определенном возрасте сон на голой земле теряет свою привлекательность, хочется большой пуховой перины.
Герцог отпил из бутылки и переплел свои пальцы с пальцами Элизы. Она думала о его упругом, мускулистом татуированном теле рядом с ней в его огромной мягкой постели, и в местах, которые раньше совершенно не чувствовала, возникли незнакомые ощущения.
— Леди Шакли… — начал он. И остановился. — Нет, я больше не хочу об этом думать.
Элиза повернулась к нему, теперь ее лицо было всего в нескольких дюймах от его.
— Тогда не думайте об этом, Уиклифф.
А потом его губы нашли ее рот.
«Нам не следует», — думала она. Но эти мысли растворились в ощущениях, которые давал ей Уиклифф.
Его ладонь легла на ее затылок, пальцы зарылись в ее волосы, Элиза смутно сознавала, что они рассыпались по плечам.
«Я хочу». Это говорило ее сердце, каждый ее нерв. Каждый дюйм плоти жаждал его прикосновения. Элиза отдалась поцелую без борьбы. Ее рот отвечал на его любовную игру. Она целовала его, потому что хотела этого, потому что не могла сопротивляться, потому что влюбилась в него, потому что…