Татьяна Тарханова

Жестев Михаил Ильич

Дроботов встретил ее в фойе и провел в свой кабинет. В кабинете у окна стояла девушка с высокой прической и бархатной наколкой, похожей на маленькую шляпку.

— Может быть, я не вовремя пришла?

— Наоборот. Присаживайтесь и внимайте. — Дроботов усадил Татьяну на диван и, повернувшись к стоящей у окна девушке, спросил: — Так вы хотите поступить в театр? Простите, сколько лет вы были в самодеятельности?

— Три года...

— Это очень мало и очень много. Мало, чтобы стать актрисой, и предостаточно, чтобы какой-нибудь невежественный руководитель испортил ваш вкус. Ну что же, посмотрим. Что вы приготовили?

—

Поэму Маяковского «Ленин».

— Может быть, вы знаете басню Крылова «Стрекоза и Муравей»?

— Знаю.

— Ну вот, будем читать «Стрекозу». А поэму Маяковского не надо. Тем более о Ленине. Я знаю только двух актеров, которые могут прочесть ее. Так что начнем со «Стрекозы».

Дроботов слушал ее, опустив глаза. Его немолодое лицо было спокойно, казалось даже безразличным, словно хотело сказать: сколько раз мне приходилось выслушивать вот эту басню, и она надоела мне, как те, кто читает ее, мечтая о великой артистической будущности. Короткая крыловская басня казалась ему длинной, и когда наконец прозвучала последняя фраза: «Так поди же, попляши», он вздохнул, потом посмотрел на потолок и сказал, по-прежнему не глядя на экзаменующуюся актрису:

— А теперь давайте сыграем что-нибудь.

— Я подготовила Катерину.

— А зачем же Катерину? — Дроботов поморщился. — Оставьте Островского в покое. Вот ступайте к дверям и без слов сыграйте такую сцену: вы возвращаетесь в родной город, идете по улице и вдруг видите своего любимого с другой девушкой. Прошу. Только подумайте сначала. И главное, отрешитесь: вы — это не вы.

— Я не сыграю, — смутилась девушка.

— А хотели Катерину, — усмехнулся Дроботов. — И Катерину не сыграли бы. Но там есть слова, вы бы их произносили, и вам казалось бы, что вы играете. Ну хорошо. Если этот этюд вам не под силу, предложите сами. Можете?

— Да! — неожиданно уверенно и смело ответила она.

— Тема?

— Девушка приходит к известному артисту и держит экзамен в театр.

Дроботов громко рассмеялся.

— Недурно придумано. Да вы, я смотрю, молодец.

— Можно начать?

— Позвольте, а кого вы будете играть? Конечно, девушку?

— Нет, артиста.

— Меня? — Дроботов уже не смеялся, а хохотал. — А ну, посмотрим!

Девушка села за стол в дроботовское кресло и, широко улыбнувшись кому-то невидимому, входящему в комнату, начала сцену.

Ее лицо то улыбалось, то становилось подчеркнуто серьезным. Ее глаза то снисходительно кого-то оглядывали, то прятались под тяжелыми веками. Ослабив все свои мышцы, она стала вся грузноватой, ну точь-в-точь артист Дроботов в расцвете своих сил и славы. Она повторила все, что наблюдала сама. И Дроботов видел самого себя таким, каким его воспринимали другие: барственно снисходительным, но не замечающим, что каменная неподвижность его лица способна убить и чувство и надежду. А девушка с каким-то внутренним озорством продолжала вести сцену: «Представить Катерину?» Она поморщилась: «Нет! Пройдите к двери и изобразите девушку, неожиданно встретившую своего любимого с другой. Нет? Тогда играйте сами по выбору. Хотите изобразить меня?» И громко рассмеялась. Рассмеялась так, как Дроботов. Басисто, всей грудью, напрягая диафрагму.

Дроботов тоже смеялся. Но тут же испуганно бросился к графину с водой, налил стакан и подал его дрожащей рукой молоденькой актрисе: та коротко всхлипывала.

— Ну, успокойтесь,

будьте умницей. Вот так! Нет, нет, выпейте еще глоток. И возьмите платочек, носик утрите. Не думал, что вы такая нервная.

— Простите меня.

— Нет, это я виноват перед вами.

— Только вы мне скажите всю правду.

— Скажу, когда успокоитесь.

Девушка вытерла слезы, шмыгнула носом и сказала:

— Я совсем спокойна. Но только правду. Если сейчас не хотите сказать — я потом приду.

— Хорошо. Слушайте. В искусстве сказать человеку ложь — значит совершить над ним самую страшную казнь. Это значит — всю жизнь, день за днем отравлять его кровь и даже смерть его сделать ужасной, потому что в последний день он поймет, что его обманули. Вы понимаете меня?

— Да...

— Ну так вот, я слушал вас и думал, как бы хорошо было, если бы у каждой актрисы была такая же светлая голова и наблюдательный глаз. Но я вам прямо скажу: если бы вы сегодня подали заявление в театральный институт, вы бы по конкурсу не прошли. Вы умница, чувствуется в вас душа... Но как музыканту мало знать ноты, мало даже иметь музыкальную душу — надо иметь чувствующие, думающие руки, так артисту надо владеть своим лицом, движениями, каждым мускулом, чтобы гармонично выразить своего героя. И вот этой способности к органическому слиянию я у вас не заметил. Душа у вас говорит одно, голос другое, а лицо однообразно. Может быть, все это потом придет. Все может быть. Кто знает. Все же я хочу вас предупредить. На многое не рассчитывайте. Даже в нашем глинском театре. Сможете вы удовольствоваться маленьким?

Девушка не ответила. Он повторил:

— Маленьким?

— Примите меня к себе, — проговорила она. — Я никогда, ни в чем не буду вас винить.

Дроботов поднялся с кресла и протянул ей напечатанную на машинке пьесу.

— В этой комедии есть роль горничной. Внимательно прочитайте и приходите завтра утром на репетицию. — И строго, почти официально, добавил: — Я вас не задерживаю. Не забудьте, завтра с утра. И никаких опозданий.

Когда за девушкой закрылась дверь, Татьяна с ужасом подумала: «Неужели Дроботов хочет, чтобы я играла на сцене? Значит, сейчас он начнет меня экзаменовать? Ведь я не смогу сыграть даже так, как эта девушка. Нет, я ничего не буду ни читать, ни представлять. Прямо скажу: „Я не актриса и не буду ею!”»

Дроботов подсел к Татьяне на диван и, словно не молодая актриса, а он только что сдавал экзамен, устало проговорил:

— Я рад, что вы были свидетелем разговора между мной и этой девушкой. Искусство требует многого от человека. И таланта, и трудолюбия, и самопожертвования. Поэтому я думаю, вы не удивитесь, если я предложу вам работу не на сцене, но работу живую, интересную. Скажите, вы любите литературу?

— Да.

— Стихи? Впрочем, что я спрашиваю, вы же читали их со сцены. А много читаете?

— Да, я же все время дома.

— Вот, кстати, хотите посмотреть роль, которую я дал этой девушке? Горничная в богатом доме. Вы, может быть, видели эту пьесу? Посмотрите. — И Дроботов протянул ей тетрадь.

— Ее ставили два года назад.

— Так вот, мы эту пьесу будем ставить заново. Как вы себе представляете роль горничной? Пусть у нее по ходу пьесы всего три выхода, всего несколько фраз, но она человек, у нее своя жизнь, своя душа, и эту душу надо раскрыть. И это тем труднее, что слов мало. Очень мало.