Татьяна Тарханова
Шрифт:
А вечером за общим столом Сергей уже вел разговор о том, что осенью вместе с Таней он обязательно переедет в Ленинград.
— Ты не спеши. Сначала место обживи, — сказал дед.
— А чего обживать? Комнату? Институтскую столовую?
— К работе приноровись.
— Моя работа — читай, пиши, готовься к экзаменам...
Потом, уже когда сидели вдвоем на крыльце, Таня спросила:
— Ты думаешь, мы приедем, и сразу нам комнату дадут?
— Где-то жить надо.
— Тебе дадут, а мне могут сказать — подождите. Где я буду жить?
— Под мостом, —
— Одна?
— Со мной.
— Тогда не поеду.
— Постой, постой, Танюшка. А ведь перед отъездом нам придется, как полагается, зарегистрироваться, устроить свадьбу.
— Выдумаешь.
— А как же. Ведь если я буду холостой, то комнату мне не дадут. Разве ты не читала объявления: «Одиноким предоставляется общежитие».
— Тогда дед прав, сначала обживись!
— Посмотрим! — И, не боясь, что кто-нибудь может выйти на крыльцо, Сергей привлек к себе Татьяну.
— Пусти! Увидят!
— Поедешь?
— Только пусти.
Долго они сидели на крыльце и мечтали о том, как будут жить в Ленинграде. А на следующий день Сергей пришел в библиотеку с таким видом, словно он только что с кем-то подрался. Спутанные волосы, съехавший набок галстук, сжатые, подергивающиеся губы. Он протянул Татьяне письмо. Сергей, которому всегда везло, на этот раз потерпел поражение. В письме был отказ. В аспирантуру Сергея не приняли.
Но он не из тех, кто быстро сдается. И разбушевался.
— Они, наверное, думают, что я пешка... Нет, пусть скажут, почему не приняли? Водить за нос два года, а потом захлопнуть дверь перед носом. Это им так не пройдет...
— Сережа, милый, успокойся...
— Я не волнуюсь. Я просто чертовски зол. Ну, хорошо. Мы еще посмотрим! — Он круто повернулся и направился к двери.
— Ты что хочешь делать?
— Еду в Ленинград. Я заставлю их выложить все карты.
Никогда Татьяна не видела его таким. Ему изменило его обычное спокойствие, он потерял присущий ему юмор, перестал быть сговорчивым и добрым. Казалось, в нем проснулась какая-то неведомая Татьяне злая сила, и при всем том, что она сочувствовала ему, жалела его и вместе с ним возмущалась, ей было немного страшно.
Сергей уехал вечерним поездом. Татьяна с вокзала вернулась в театр. Она прошла в кабинет Дроботова грустная, молча присела на край дивана. Дроботов окинул ее ироническим взглядом и спросил:
— Проводили?
— Что же теперь будет с Сережей?
— Ничего страшного.
— Вы думаете, он добьется своего?
— А если и нет?
Татьяна вспылила:
— Как вы можете так спокойно говорить, Иннокентий Константинович? Ведь аспирантура — смысл его жизни.
— Не очень-то велик смысл, за этим желанием я пока вижу только честолюбие.
— Неужели вам все равно, как сложится судьба Сергея?
— Именно потому я так и говорю, что не все равно. Есть неженки — маменькины сынки. А есть еще неженки общественные. Я даже не знаю, чьими сынками их назвать... Их пестуют, они считают естественным, что о них кто-то должен заботиться. Один из таких общественных
— Неправда, Сережа много работал. Он сам мне говорил, что собрал много материала.
— Собрал материал... — рассмеялся Дроботов. — Вот именно материал... И заготавливается он Сергеем не для науки, а во имя его кандидатской работы. Личной его работы. Вы понимаете?
Татьяна поднялась и внимательно посмотрела на Дроботова. Не скрывается ли что-нибудь за этой неприязнью к Сергею? Что Сергей ему сделал? И вдруг она подумала о том, что раньше никогда не приходило ей в голову.
— Иннокентий Константинович, я перед вами девочка. Но сейчас я требую уважения к себе. Вы можете быть со мной откровенны?
Дроботов помрачнел. Разве он дал ей основания не доверять ему? И в чем вообще она его подозревает? Он был рассержен, но от нее не ускользнула промелькнувшая в его глазах растерянность.
— Я вас слушаю.
— Вы, наверное, догадываетесь, что мы с Сережей любим друг друга.
— Об этом, кроме меня, знает еще весь Глинск.
— Мы решили...
— Пожениться. Это естественно.
— И вы против? Да? Честно скажите.
Дроботов не ответил.
— Что же вы молчите? — Татьяна слегка вскинула голову и проговорила, смотря куда-то в окно: — Теперь мне все понятно. Вы считаете, что я недостойна Сергея, и черните его, чтобы спасти от меня. Ну что ж, это ваше дело... — Она хотела еще сказать что-то обидное для Дроботова, ну вроде того, что ей все равно, что он думает о ней, но сказать не успела.
Дроботов неожиданно откинулся на спинку кресла и громко, раскатисто рассмеялся.
— Боже мой, в чем вы меня заподозрили, милая Танечка. Наоборот. Вы лучше его, глубже и добрее. Он всего-навсего неплохой, но излишне самовлюбленный парень.
— Я люблю его...
— Видите, даже с вами ему повезло.
— Простите, Иннокентий Константинович, если я вас обидела. Я говорила и, наверное, сама себе не верила. А Сережа очень хороший.
— Не буду, не буду обижать вашего Сережу. — Дроботов подошел к Татьяне, обнял ее за плечи и повел к дверям. — Я только хотел одного: чтобы вы не расстраивались. Поверьте мне, старому, опытному человеку. Если Сергею не удастся поступить в этом году в аспирантуру — не велика беда. Пусть поймет, что в жизни все добывается трудом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Татьяна увидела Сергея из окна библиотеки. Он шел через сквер, как всегда широко шагая, может быть немного быстрее, чем обычно. Его появление было так неожиданно, что, подчиняясь одному чувству, — наконец-то она снова увидела его! — Татьяна бросилась навстречу. Даже после того, как они спустились к реке и там присели на краю мстинского обрыва, Татьяна не заметила, что лицо Сергея осунулось, а в глазах — суровая усталость, и проговорила весело: