Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Осел на новом месте купец и сумел пустить корни. Уже к началу осьмнадцатого века сначала в Тюмени, а затем и в Тобольске Зубаревы значились в числе крепких посадских людей. Внук Луки, Василий сын Павлов, имел к той поре своего дворового человека, а дядя Пётр и вовсе выбился в первостепенные купцы.
По стезе дяди вскоре пошёл и Василий. Промышляя извозом, он сумел так разбогатеть, что к единственному дворовому человеку прикупил ещё двадцать восемь душ — иначе говоря, обзавёлся деревенькою на реке Пышме с пашенною землёй, сенными покосами,
Тому, что быстро встал на ноги, способствовала женитьба на девице, которую взял из известного тобольского торгового дома Корнильевых. Одно было плохо: закон запрещал купцам, то есть людям недворянского звания, владеть дворовыми, сиречь крепостными, людьми. Но законы сии, как это вообще принято на Руси, умели обходить разными путями. В сём случае Василий Зубарев записал свою деревеньку на одного хорошо знакомого человека дворянского происхождения, взяв с того вексель на три тысячи рублей.
Кроме того, с этим дворянином, Андреем Андреевичем Карамышевым, Зубаревы скоро и породнились: Василий женил на средней карамышевской дочери своего сына Ивана.
Для Василия сей сплав на струге из Тобольска в Пелым был не первым — он уже года три как промышлял в навигаторское время года по дальним городкам, выгодно сбывая провиант и другие товары, что задешево покупал сам на ярмарке в Ирбите. Но сына Ивана в сей неблизкий путь взял в первый раз. Пускай привыкает: всё, что накоплено отцовским трудом, не сегодня, так завтра достанется ему. В том числе и деревня на Пышме, где расторопный Василий поставил даже собственную стекольную фабрику.
Только с тою деревенькою выходила незадача: Карамышев, на коего она была записана, слёг и, не дай Бог, вдруг душу отдаст. Тогда что ж, всё добро перейдёт другому его зятю, тоже по званию дворянину, а он, Василий, и его собственный наследник Иван останутся нищими?
Можно было выбиться в высокое сословие, коли определиться, положим, на государственную службу. Сибирским чиновникам при сем давались льготы. Племянник Василия по жене так и вышел во владельцы хрустальных и бумажных фабрик, получив в таможенной конторе, где служил, чин коллежского асессора, что давало право на дворянство.
Определили по-родственному и Ивана Зубарева в таможню. Но он сгоряча, думая о том, чтобы о его рвении скорее узнал сам тобольский губернатор, облыжно стал обвинять купцов во взятках, дабы уйти от высоких пошлин. Чуть не угодил под суд.
А зависть распаляла: вон торговый дом Корнильевых, к коему принадлежит и его родная мать, каким богатством владеет! Там и салотопленый завод, и стекольная мануфактура, и винные откупа, и подряды на перевозку казённых грузов...
— Только трудом и честностью достаются богатства. Служи, чтобы скорее выбиться в сословие дворян. Или обойди, как я, закон, только умело и по-надежному, — наставлял отец.
Может, и внял бы сын отцовским наставлениям, да только плавание на струге в Пелым перевернуло душу Ивана.
— Во куда след силу свою применить —
— А кончил в наших местах, — останавливал его отец. — Безвестным старцем. Даже некому было выкопать для него могилу — загодя, ещё до своей смерти, копал её для себя сам.
— Зато всласть пожил. В какой силе был! И он, Меншиков, и этот фельдмаршал. Как его — Миних? Слышал, о том царе говорил, что в малых летах нынешняя императрица, бают, в каземат заточила.
Старший Зубарев крутанул головой:
— И откель в твою дурную башку забрела сия крамола? Аль сорока на хвосте принесла?
— В Тобольске о том давно идёт молва. Что, сам не слыхал?
— Слыхал. Только за сии слухи «слово и дело» грозит. Захотел под казённый засов? — посмотрел со значением на сына. — Не таких, как ты, сломали.
— А может, я покрепче буду, чем сам князь Меншиков да этот самый Миних! — не обращая внимания на отцовские резоны, продолжил сын. — Ты вон о деревеньке своей болеешь, а можно ведь так, как они, — всю державу держать в руках! Вообрази, отец, вся жизнь — в богатстве, что хошь пред тобою. А конец — не всё ли равно какой? И где кости свои сложить — какая в том разница? По мне, хоть чуток такого житья, а потом, как и они, оба этих старца, — в острог и в ссылку, не страшась. Да и чего в их годы бояться — видел, как бывший фельдмаршал говорил с офицером? Глаз даже не опустил, «слова и дела» не испугался.
— Цыц, пострел! Твои речения не благом могут обернуться — несчастьем. Делом, говорю, займись, которое одно только и способно вывести человека в люди.
А дело — оно давно уже было на уме. Требовался только толчок как бы со стороны: ну, давай же, не мешкай — трус, как известно, в карты не играет!.. И сразу после той поездки бросился к своему крестному, подполковнику в отставке Угрюмову. Некогда он, будучи молодым офицером, по заданию тобольского губернатора проводил с командою съёмки по реке Уй, что в Башкирии.
— Дядь Мить... крестный, помнишь, ты мне, ещё мальцу, рассказывал, как шастали по горам, чтобы выискать золото, — присел в ногах больного старика Иван Зубарев. — Помнится, с вами тогда провожатым был какой-то башкирец по прозванию Чатыр.
— A-а, ты вон о чём! — Лицо крестного, иссушенное хворью, просветлело. — Было такое, искали золотишко. Только его не нашли. Но много другого чего разведали.
— Ну! — нетерпеливо выкрикнул крестник.
— А что — ну? — Улыбка сошла с лица отставного подполковника. — Разведали руду, в которой — чистое, считай, серебро. Да начальство мимо ушей пропустило наше сообщение.