Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Меж тем, как о том могли судить петербургские и иностранные учёные, лаборатория сия была лучшею в Европе, и Ломоносов этим невиданно гордился.
— Да, вот здесь я и сопрягаю те науки, о коих только что говорил, в одну, милую моему сердцу химию, — ловко прошёлся он между бывшими в помещении хрупкими предметами. — Здесь, гляди: пробирные доски, иглы, муфели, тигли, изложницы, колбы, реторты, чашки, воронки, горшочки — всё, что потребно мне и моим ученикам, дабы проникнуть во все неведомые тайны природы.
— И вы с точностью покажете, что в моих рудах? — выдохнул Зубарев.
— Наука сие определит с уверенностью, —
Глаза Зубарева широко раскрылись.
— Выходит, ваше высокопревосходительство, чести сей вы добились своими трудами?
— Истинно так! И не угодливостью какой, не хитростью или обманом — всем делом собственной жизни, — пророкотал Ломоносов. — Но более я горжусь званием, в которое я сам себя возвёл и в котором себя возвеличил, — званием первого истинно учёного российского мужа. Но шёл я к сему званию путём нелёгким. Переростком уже сел за парту вместе с недорослями. В Москве, потом в Киеве грыз основы наук. Из Петербурга уже немало знающим студентом был направлен в числе самых успевающих в Германию. В двух тамошних городах всю практику по химии, физике и металлургии как есть во всех тонкостях постиг. И более того — в Германии женился и там же, в довершение ко всему, даже в прусское войско чуть ли не насовсем был забрит.
Сидели они теперь в чистой и опрятной горнице. Пенилось на столе пиво, парком исходили только что разлитые по тарелкам щи.
— Как в рекруты, спрашиваешь, угодил? — засмеялся Ломоносов. — А всё причиною мой прямой и неуёмный характер. Во Фрейберге определён я был для постижения практики в горном деле к некоему Генкелю. Всё, что требовалось мне узнать, постиг быстро и основательно. Однако мой наставник оказался лихоимцем, обирал нас, русских студентов. Высказал я всё, что о нём думал, и, дабы не терять времени зря, поскольку курс обучения был окончен, ушёл от него прочь, чтобы быстрее вернуться на родину. Силён я тогда был, как и ты. Да и годков мне в ту пору было столько же — двадцать девятый уже шёл.
К морю путь был не близкий. А только так он мог, сев на корабль, добраться до России. Но повстречавшиеся в Голландии земляки из Архангельска отсоветовали ехать в Петербург без особого на то разрешения.
Следовало обратиться к нашему посланнику для выправления бумаг, и Ломоносов решил вернуться в Германию. Но тут-то, на возвратном пути, и приключилось с ним несчастье, которое враз могло круто переменить всю его уже определившуюся судьбу, не окажись он человеком железной воли.
По Германии шёл пешком. А как было иначе, коли не было денег? Миновав город Дюссельдорф, заночевал однажды в небольшом селении на постоялом дворе. А в том дворе как раз остановился прусский офицер с командою солдат. И все они сидели за столом и вкусно ужинали.
Встав из-за стола, офицер подошёл к одиноко сидевшему рослому путнику и вежливо пригласил его к своему столу.
— Кто вы? Ах, бурш, бедный студент, тогда милости просим отведать с нами королевского харча. Я хоть и военный по своему ремеслу,
Ломоносова не только вдоволь насытили, но и изрядно подпоили. А наутро, проснувшись, он обнаружил, что на нём зелёный солдатский мундир, в коем он провёл, оказывается, всю ночь.
Вошёл вчерашний офицер и, назвав его храбрым солдатом, поздравил со вступлением в армию прусского короля Фридриха Первого.
— Отныне вы, бывший господин студент, — наш брат, — подхватили столпившиеся вокруг солдаты.
— Как? — возмутился Ломоносов. — Какой такой я ваш брат, когда я россиянин, подданный другой державы?!
— Смотрите, он ещё нас дурачит! — вскричал офицер и, подскочив к Ломоносову, вывернул карманы его брюк, из которых на пол посыпались звонкие монеты. — Видишь, сколько ты вчера получил от меня за то, что согласился служить в прусской армии. Так что возьми себя в руки — и станешь настоящим солдатом. А детина ты крепкий и рослый, таких только мы и набираем в непобедимое прусское войско.
Дня через два он был отведён в крепость Вессель вместе с прочими рекрутами, завербованными по дороге, — кого обманом, как его самого, а кого по собственной охоте и желанию.
Хмель и конфуз давно прошли. Теперь лишь одна мысль не давала покоя: как извернуться, чтобы убежать? Главное, что определил для себя, как только оказался в казарме, — притвориться весёлым и неунывающим, чтобы показать, что он полностью смирился с солдатскою судьбой.
Каждый вечер ложился спать рано и просыпался уже тогда, когда другие ещё нежились на нарах. В такое время, перед самым рассветом, он и решил бежать.
Караульное помещение находилось близко к валу, которым была окружена крепость. И, чтобы не заметили часовые, Ломоносов вполз в потёмках на вал на четвереньках и опустился в ров, наполненный водою. Теперь ров надо было переплыть, что он и сделал.
После вала и рва следовало ещё вскарабкаться на контрэскарп и перелезть через частокол и палисадник. Но все препятствия, к счастью, новобранец успешно преодолел и очутился в открытом поле.
Тут и грянул с крепостной стены пушечный выстрел. Беглеца хватились. На Ломоносове шинель и мундир были промокшие до нитки. Но он что есть силы бросился вперёд, чтобы скрыться в лесу. Весь день он просидел в густой чаще, высушил одежду и лишь в сумерки двинулся дальше. Опасность ему более не грозила, — он оказался уже не в Пруссии, а в Вестфалии. Но всё же следовало проявлять осторожность. И он, переодевшись в цивильное, что удалось случайно купить, стал выдавать себя по-прежнему за бедного немецкого студента, снискав таким образом к себе милосердное отношение и так получая кое-какую пищу.
Вскоре же окончилась его одиссея на немецкой земле, и он снова, как и другие русские студенты, оказался дома, в Санкт-Петербурге.
Рассказ Ломоносова о его странствиях на чужбине, и особенно о невольной солдатчине, Зубарев слушал не переводя дыхания. Казалось, он не просто восхищался подвигом профессора, с которым так счастливо свела его судьба, но как бы примерял горькие испытания на себя: а он смог бы всё отважно преодолеть?
И он ощутил себя уж вполне удачливым и счастливым, когда, воротясь назавтра в ломоносовский дом, узнал, что апробация подтвердила высокое содержание серебра в доставленной им руде.