Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Уже задним числом, чтобы, значит, замолить свой грех пред новою императрицею Елизаветой, преподнёс ей якобы первую с того завода выплавку. Притом просил, чтобы серебро сие было употреблено на раку святого Александра Невского.
«Дай Бог, чтобы находка сибирского малого подтвердилась — развернусь не хуже уральского Демидова! — довольно ухмылялся про себя граф, предвкушая размах работ, которые он поведёт в башкирских местах, о которых только что поведал тобольский не промах парень из купеческого сословия. — Его не возьму в дело — откуплюсь. А рудники и заводы — всё возьму в собственные руки. Однако для верности надо бы надлежащим образом подстраховаться. Апробация у Ломоносова — хорошо.
Ошибка профессора химии
— Глашка! Не слышишь, что ли, меня? Ты где, негодница, вот ужо я тебя проучу! — кричала старая дама, выходя из своей комнаты. — Ты кому там открывала?
— Да это не к нам — к Михаилу Васильичу человек приходил, только дверью ошибся, — оправдывалась служанка.
— Это к какому такому Михаилу Васильичу? Не знаю таких.
— К Ломоносову, профессору.
— A-а, это к тому, непутёвому. — Дама удалилась снова к себе, на ходу завершая разговор: — Пустой человек. И прислуга в его доме такая же — все по соседям бегают. У кого кофейник одолжить, у кого скалку для белья. То ли дело Тредиаковский Василий Кириллович. Тоже академический профессор. Но в его доме порядок, потому как самостоятельный господин. И люди к нему редко захаживают — только нужные. А у энтого, считай, проходной двор с утра до вечера. Правда, и вельможи частенько заезжают, особенно один — Иван Иванович Шувалов! Главный, говорят, фаворит императрицы! Ну и водил бы с ним дружбу, коли подфартило. Так нет же — и людишки подлого звания, в зипунах да с котомками, обивают его порог. Тьфу ты, прости, Господи, душу грешную.
А в то время, когда ворчливая соседка выговаривала эти слова, человек с котомкою за плечами и в изрядно затерханном полушубке входил к Ломоносову.
Профессор встретил его в халате — плечистый, высокого роста, с усталым умным лицом и добрыми глазами, без парика — считай, совсем лысый. Руки — крупные, жилистые. В одной из них табакерка, в другой — перо.
— Вот ты какой Зубарев, — встал, прочитав протянутую ему записку. — Иван Иванович, его высокопревосходительство, мне уже успел о тебе поведать. Теперь и сам вижу: хорош! Что рост, что стать — наша, природно русская. А более обрадовал ты меня тем, что несть числа талантам в российском народе, как нет предела богатствам нашей земли.
Встал, заложил перо за ухо, обхватил за плечи сибиряка, ощутив под ладонями литые мускулы, пытливо вгляделся в открытое, оправленное аккуратно подстриженной русою бородёнкою лицо.
— Сие немцы придумали: «скудость недр российских». Дудки! Косогоры и подолы гор Рифейских, сиречь — Уральских, простираются по области Соли Камской, Уфимской, Оренбургской и Екатеринбургской. Сё — промеж рек Тобола, Исети, Чусовой, Белой, Яика и других. И земли те толь довольно уже показали свои сокровища, и на заводах выдано немало металла. А тут — такие, как ты: к открытым уже сундукам — новая прибавка! А неверующей немчуре не устаю изрекать: богатства России Сибирью прирастать будут. Пётр Великий открыл одного — Демидова. И нам завещал искать новых, быстрых и пытливых умом, с русскою природною упрямкой.
Зубарев, уже сбросив свой малахай, присел на стул супротив Ломоносова, опасливо оглядываясь вокруг на какие-то стеклянные кубы и реторты, что громоздились всюду на полках, — не задеть бы чего ненароком. Но освоился быстро — хозяин оказался настолько прост и приветлив, не в пример вчерашнему вельможе, что не вступить с ним в разговор было как-то даже непривычно разудалому сибиряку.
— Дома я не раз слыхал, будто Пётр Великий повелел:
— Ага, выходит, знаешь, — обрадованно подхватил Ломоносов. — То правда. И ещё в том указе значилось: каждый, какого бы чина и достоинства ни был, имеет право искать, плавить, варить и чистить всякие металлы: золото, серебро, олово, свинец, купорос и всякие краски, потребные земли и каменья — во всех местах, как на собственной, так и на чужих землях. Выходит, сказано когда было, а ты вот, родившись уже после Петра, внял его призыву.
— А как по-иному? Металлы и минералы, вестимо, сами на двор не придут. Для их розыска потребны ноги да руки, — сказал Зубарев.
Ломоносов поднялся из-за стола, сделал шаг-другой, отчего на столе, на полках и на полу зазвенела стеклянная и иная посуда, в которой виднелись разного цвета какие-то растворы и порошки.
— Руки и ноги, говоришь? — загремел во весь голос. — А к ним добавь: верный глаз и горячее сердце. Да-да, парень! Глаз — для того, чтобы узреть спрятанное природою, а пуще — дабы читать законы великой науки — химии. А кто она такая, сия наука — химия? В ней слились все иные, известные нам науки — физика и геометрия, даже алгебра и механика. Спросишь меня как? Отвечу: все названные мною науки — неразрывно связанные между собою сёстры, кои вместе и образуют химию.
На время вроде бы позабыв, что пред ним простой парень, должно быть всего-навсего едва научившийся читать по складам, Ломоносов сел на своего любимого конька:
— Химия, чтобы стать настоящей наукой, должна выспрашивать, к примеру, у осторожной и догадливой геометрии, когда она разделённые и рассеянные частицы из растворов в твёрдые части соединяет и показывает разные в них фигуры. В то же время химия должна советоваться с точною и замысловатою механикою. Сие для того, чтобы твёрдые тела на жидкие, жидкие на твёрдые переменять и разных родов материи разделять и соединять. В помощь химии — и оптика, чтоб чрез слитные жидкие материи разные цвета производить. Только тогда, когда натуры рачитель — сиречь исследователь природы — научится в химии чрез геометрию вымеривать, чрез механику развешивать и чрез оптику высматривать, тогда он и желаемых тайностей достигнет.
Зубарев аж взмок, внимая бурной речи учёного, и, не скрывая своего восхищения, не мог не воскликнуть:
— И сие творится вот здесь, в вашей каморке, ваше высокопревосходительство?
Домик, в коем шёл сей разговор, был химическою лабораториею Академии наук, которую несколько лет назад с большим трудом удалось построить профессору Ломоносову. В 1746 году президентом Разумовским было подписано распоряжение о создании лаборатории. Ещё год ушёл на утверждение проекта и сметы, и лишь в 1748-м, в августе месяце, состоялась закладка здания.
Ярославский крестьянин Михаил Иванов сын Горбунова победил в торгах, обязался со своею артелью исполнить работы за 1344 рубля и начал строительство под наблюдением Ломоносова, которому было поручено «над оным всем строением смотрение иметь».
Вышло здание в полтора этажа — с черепичною кровлей и окнами, заложенными с одной стороны красным кирпичом. На вид — невзрачный домишко, всего в шесть с половиною сажен в длину, пяти в ширину и около семи аршин в высоту. Всё внутреннее помещение состояло из одной большой комнаты с очагом и широким дымоходом и двух крошечных коморок. В одной из них Ломоносов читал лекции, в другой хранились химические материалы и запасная посуда. В большом же помещении в глаза бросался перегонный куб — медный сосуд цилиндрической формы и ёмкостью в одну треть ведра с навинчивающейся медною же крышкой, в которую была впаяна под углом медная трубка.