Таврические дни(Повести и рассказы)
Шрифт:
Матрос и Комаров молча поглядели на него. Плечи Ковтюха откинулись назад, грудь выпукло выпятилась. Он подошел к Ольге вплотную, пальцами приподнял ее голову за подбородок. Прищурясь, поглядел на ее разбитую бровь. Изо рта его несло махоркой.
Голосова перестала кричать. Раскрыв большой рот, она глядела прямо в лицо Ковтюха.
— Поросенка увели, — тихо повторила Ольга, — гуся утащили. Меня разбили в кровь.
Ковтюх спросил:
— Узнаешь бойца в лицо?
— А то нет?
— Выстроить полк! — тихо сказал Ковтюх Комарову.
Тот
Спустя некоторое время он повеселел, сказал казачкам:
— Идите за мной, птицы-вороны! Ишь круглые! Раздобрели, бабы, на жирных-то гусях!
Приднепровский полк во фронту стоял напротив крыльца атаманской хаты. Все это были пороховые ребята, не раз стеганные смертью. Здесь были бородатые дяди, и усачи, и такие, что успели побриться в Туапсе у базарных брадобреев, а теперь заросшие беспорядочной щетинкой. На лицах лежали степная пыль, усталость и мужество. Пальцы их крепко держали винтовки, взятые к ноге. «Смир-рна-а!» — пропел полнозвучный голос полкового командира. Люди были одеты пестро и плохо, истомлены и голодны. Люди умели лежать под снарядами немцев, слушать свист пуль, цепями идти на золотопогонников. Приди нужда — они с голым кулаком пошли бы на танки, на дредноуты и на броневики. Самолеты интервентов сбрасывали на них смерть с воздуха, каждая кулацкая станица в степи грозила им смертью, и смертный ветер обдул их, и они не боялись смертного ветра.
— Слушай меня, бойцы! — закричал Ковтюх своим легким голосом, сходя с крыльца.
Он пошел вдоль фронта, вбирая в себя взгляды людей.
— Слушай меня! В Туапсе на армейском митинге поклялись мы перед лицом революции и партии большевиков-коммунистов хранить дисциплину, как собственное око! Позор тому стрелку, который запоганит себя грабежом! Позор сукиному тому сыну, который поспит с беззащитной бабой! Позор насильнику над мирным населением Кубани! В этом ли мы клялись на революционном штыку и на большевистской сабле? Дружно отвечайте мне, бойцы!
— Верна-а! — закричали ряды, как кричат «ура».
— Не бандиты мы, не прислужники буржуазии, не лакеи империалистов, не базарная шпана. Мы — солдаты Ленина, на своих бесстрашных штыках мы несем славу революции. На смертях наших расцветает революция, как маков цвет. В этом ли мы клялись? Дружно отвечайте мне, бойцы!
— Верна-а! — прокатилось по рядам.
— Верна-а! — подхватил Ковтюх. — Почему ж тогда прибегают ко мне эти вот бабы, одна из них разбитая в кровь? Почему жалуются мне, вашему боевому командиру, и говорят, что боец революции ворвался, как бандюга, в мирный двор, сграбастал гуся и поросенка, избил бабу? Либо клевещут эти бабы на славные полки
Но бойцы не отвечали. Сомкнуто стояли их ряды. Каменели на винтовках пальцы. Ковтюх своим легким шагом дошел до фланговых, повернулся и двинулся назад.
— Горько мне, что молчат бойцы, — сказал он с большой силой. — Позор и стыдоба! Мы в боях, как через колючий дерн, продираемся через кулацкую Кубань, мы на Кубани льем жгучую кровь, и Ленин слушает нас из Москвы. Весь российский пролетариат слушает наш поход. А здесь какая-то бандюга тишком марает нашу честь. Уж беспроглядная, видать, это бандюга, раз боится перед лицом товарищей назвать свое проклятое имя!
При этих словах вышел из рядов бледный солдат с цыганской бородкой, бросил винтовку на землю и, чувствуя тошноту, тихо сказал:
— Это я того гуся спер.
Ковтюх неторопливо нагнулся, поднял винтовку и, держа ее обеими руками, повернулся к крыльцу. Ольга, тяжело дыша, сошла со ступенек навстречу его взгляду. Она заплетала ноги, как пьяная. Круглый камешек, сбитый ее носком, докатился до ноги Ковтюха.
Ковтюх неподвижно, но горячо глядел на нее.
— Этот боец? — спросил он ее.
— Этот самый.
— Гуся и поросенка угнал?
— Он же все.
— И в морду бил?
— Он же все.
— Вольна-а! — закричал Ковтюх, оборачиваясь к фронту. — Бойцы, товарищи! Вот перед вами Крылов, боец четвертой роты Приднепровского полка. Пользуясь оружием, он пустил из женщины кровь, украл у нее гуся и подсвинка. Как назвать все это? Можем ли мы терпеть в армии бандитов? Как нам поступить с этим человеком? Быстро отвечайте мне, бойцы!
Люди, ставшие вольно, единодушно закричали о том, что нужно созвать митинг и на митинге судить Крылова.
Вся площадь, усеянная бойцами и беженцами, уставленная боевыми тачанками, орудиями и телегами, пришла в движение. Толпа потекла между телег к чистенькому крылечку атаманского дома. Где-то позади толпы человек высоко поднял гуся, его перехватили другие руки, и белая тучная птица, роняя жемчужные перья, крича всей своей потрясенной душой, поплыла над половами. На лапе птицы крутилось металлическое колечко.
Тщедушный боец с нежными глазами, стоявший впереди, подскочил, на лету сгреб гуся и присел на коленки, борясь с птицей, в смертный час свой обретшей громадную силу. Совладав с ней, он подбежал к Ольге.
— Держи! — выговорил он, обливаясь потом. — Держи свое достояние!
Ольга обняла гуся, села на ступеньку и коленями зажала ему крылья. Ей вдруг стало страшно этого народа и всего, что здесь происходит.
У самого уха ее Голосова визжала:
— Судите его, вора окаянного! Судите его воинским судом!
Гусь спрятал клюв под мышку Ольги и затих. Подняв глаза, она увидела солдата с цыганской бородой, залитого, несмотря на смуглоту, какой-то шершавой, серой бледностью.
Толпа поставила его на телегу.