Тавриз туманный
Шрифт:
– Его взял с собой Саллах-Сулейман. Я боюсь, как бы с ним не случилось несчастье, - и она зарыдала.
Надо было найти и защитить Тутунчи-оглы. Он и Гасан-ага были лучшими бомбометчиками среди революционеров Тавриза. Кроме того, испытав всю тяжесть фабричной жизни, они были истинными революционерами. Надо было во что бы то ни стало отыскать Тутунчи-оглы, но как!..
Тавриз большой город. Ночь, темень, узкие улицы, фонаря нет, тревожное время, полное всякой неожиданности.
Где я найду в эту пору, во втором
– Я найду его!
– успокоил я женщину и двинулся в сторону Кюча-бага. Я встретил Фарханг-заде, одного из близких друзей Тутунчи-оглы. Оказалось, что и он ищет его.
– Если он пошел с Саллах-Сулейманом, то я знаю, где они развлекаются, сказал он и повел меня за собой.
Мы прошли в узкий переулок. Фарханг-заде постучался в низкую одностворчатую дверь.
На стук вышел бритый полный мужчина лет пятидесяти. Он узнал Фарханг-заде и на его вопрос, не здесь ли Тутунчи-оглы, ответил:
– Здесь, здесь, милый, здесь! Пожалуйте! Будьте гостями, и ты, и твой товарищ...
– Нет, спасибо, мы торопимся. Только нам нужно видеть Тутунчи-оглы.
Мужчина ушел, Фарханг-заде объяснил мне, что это содержатель притона с мутрибами.
Мы решили в дом не входить, а забрать с собой Тутунчи-оглы и уйти. Тут надо было остерегаться всяких случайностей. Тем более, я знал, что Саллах-Сулейман жулик и аферист; после смерти Наиб-Мамеда и его брата, он претендовал занять в Эхрабе их место. Нам передавали его слова: "Я один выйду против тысячи муджахидов". Зная все это, я не хотел встречаться с ним здесь.
Дверь вновь открылась. К нам вышел Саллах-Сулейман, а за ним Тутунчи-оглы и другие. Увидав меня, Тутунчи-оглы растерялся и стал извиняться.
– Теперь не место, потом!
– успел я шепнуть ему на ухо.
Вышедшие стали уговаривать нас войти в дом, но мы отказывались.
– Свет очей моих, - сказал, наконец, Саллах-Сулейман, обращаясь ко мне, - пожалуйте в комнату, проведем время. Не беспокойтесь, с головы вашей и волосок не упадет, за это отвечает Саллах-Сулейман.
– Мы сами можем ответить за себя, - сказал я и переступил порог.
Саллах-Сулейман посмотрел на меня. Он понял, что я хотел сказать, и объяснил товарищам.
Я знал, что Фарханг-заде вооружен, а у меня был русский наган и две ручные гранаты.
На Фарханг-заде можно было вполне надеяться. В случае чего и Тутунчи-оглы стал бы на нашу сторону.
Пройдя узкий коридор, мы вышли на небольшой дворик, оттуда попали во второй коридор, освещенный маленькой лампой. Встретивший нас хозяин дома Самед-даи тепло приветствовал нас:
– Пожалуйте, дети мои, повеселитесь!
Мы вошли в просторную комнату, освещенную большой лампой, где застали картину разнузданного веселья. Здесь было около десяти муджахидов и столько же женщин, лица которых были закрыты густой белой вуалью.
В одном углу комнаты стояла
Были и музыканты с двумя мутрибами - красивыми юношами в женских платьях.
Я и Фарханг-заде сели у окна и стали осматриваться.
Один из мутрибов начал танцевать. Содержатель притона Самед-даи рассказал нам краткую биографию своих мутрибов.
– Это один из известных мутрибов города Урмии Гасан-Али-хан. Его в Урмии называют "Юсиф-шикен", что значит "победивший Юсиф", а Юсиф-хан из Урмии был мутрибом покровителя вселенной Мамед-Али-шаха. Теперь он начальник арсенала в Тегеране. Что же касается второго мутриба, то он - младший брат известного Урмийского мутриба Гейдар-хана, Гулам-Гусейн-хан.
Перед тем, как мутрибы начали танцевать, Саллах-Сулейман подозвал их к себе и что-то шепнул им на ухо. Я не понял, в чем дело, но Фахранг-заде объяснил, что по здешним обычаям мутриб после окончания танца садится перед гостем и кладет голову к нему на колено, а гость, поцеловав его, дарит деньги.
Саллах-Сулейман из особого уважения к нам поручил мутрибам этого не делать.
Мутрибы кончили танцевать и, сев посреди комнаты, начали петь:
"Глаза мои чернее очей девушки,
ай балам, ай гюлюм*.
______________ * Ай балам, ай гюлюм.
– припев
Юбка моя из шелковой парчи,
ай балам, ай гюлюм.
Не прикасайся к груди моей, она ранена,
ай балам, ай гюлюм.
Скажи, где место мое,
ай балам, ай гюлюм".
Они пели хорошо, но слова песни и все поведение мутрибов напомнили мне другую картину - дом Абдулла-хана и переодетых в мужское платье молодых женщин.
Когда мутрибы кончили петь Саллах-Сулейман достал из кармана полную горсть кранов и, высыпав их в бубен, сказал:
– Это вам за здоровье дорогого гостя!
Подали чай, но пили его только я, Фарханг-заде и одна из женщин; остальные курили опиум и пили водку.
Каждый из мужчин подымал рюмку и передавал рядом сидящей женщине, а та, не открывая руки, брала рюмку и пила под покрывалом, после чего щелкала жареные тыквенные семечки.
Женщины, курившие опиум, держали трубку, а любовники подавали им огня с жаровни.
Оружие муджахидов было снято и сложено в свободном углу комнаты.
Когда чаепитие кончилось, в комнату вошли четыре женщины в золотых и серебряных украшениях с бриллиантами.
Это были певица и музыкантши из Тегерана. Они не знали по-азербайджански, только певица кое-как, коверкая слова, по-азербайджански объяснялась гостям в любви. Это была рябая, но красивая женщина с прекрасным голосом. Пела она на слова Хафиза, Баба-Фагани и Туей* и, видимо, была грамотна.
______________ * Хафиз, Баба-Фагани, Туей - знаменитые иранские поэты.