Тайфун
Шрифт:
Завтра кончается его неожиданный отпуск. Что делать? Выходить на службу, на посмешище недругам? Да и какая может быть служба, когда он выведен за штат? Снова уйти от всех с глаз долой на рыбалку?.. Осточертела ему эта рыбалка, совсем ещё недавно доставлявшая громадное удовольствие и уводила от грустных мыслей и переживаний.
Спать больше не хотелось. Солнце поднялось высоко и его лучи, пробив неплотно задернутые шторы, огненной полоской играли на паласе. А он все не вставал, лежал и раздумывал о своей судьбе. Прямо по Лермонтову: "Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа". Так здорово он начал: осуществил мечту стать летчиком, без особого труда овладевал летным мастерством, к тридцати пяти годам дорос до подполковника,
Слава Богу, что она оказалась жива. Зло на неё прошло, и он не осуждал её - Ольга заслуживала лучшей доли.
Как жить дальше? Кроме летной профессии, его ничто не интересует, да и делать ничего другого он не умеет... В гражданскую авиацию летчиков-истребителей не берут. Даже на "кукурузники" Ан-2. Податься по примеру старшего лейтенанта Кононова к нанайцам на кетовую путину? Не получится, не по душе это дело... И снова подумалось о Соболевском. Лучше б оказаться на его месте, не надо ни о чем заботиться...
Телефонный звонок, прервав невеселые мысли, оглушил его подобно пулеметной очереди. Он поначалу не мог сообразить, что это. С тех пор как его отстранили от командования эскадрильей, кроме Кононова и Вероники, никто не звонил. Кононова нет более недели - снова укатил к нанайцам, Вероника тоже куда-то уехала. А других, собственно, он и не хотел слышать. Потому не торопился брать трубку - пусть считают, что его нет дома.
Телефон настойчиво трезвонил. И Владимир Васильевич снял трубку с намерением испортить настроение звонившему.
– Слушаю, - сказал без должной учтивости.
– Здоров спать. Наверное, и сны никакие не тревожат.
Владимир Васильевич узнал голос генерала Дмитрюкова.
– Пусть тревожат тех, у кого совесть нечиста, - ответил сухо, тоже не поздоровавшись.
Генерал помолчал, ломая, видимо, голову - узнал его подполковник или нет.
– Согласен с тобой.
– Снова помолчал.
– К сожалению, человек зачастую ориентируется не по совести, а по факту. И тут никуда не денешься - факты, как говорят криминалисты, упрямая вещь. Но не будем сейчас вдаваться в философию, поспорим об этом в другой раз, а сейчас я хочу сообщить тебе две приятные новости. Это генерал Дмитрюков, - на всякий случай, чтобы не нарваться на очередную грубость, представился командующий армией.
– Первая - принимай снова эскадрилью. Приказ о временном отстранении отменяется. Приношу тебе свои глубокие извинения. Надеюсь, зла не будешь держать: и на старуху бывает проруха. Вторая новость,..
– генерал замялся, - не знаю обрадует тебя или возмутит: объявилась твоя благоверная. Только что ушла от меня. Досталось мне от нее. И поделом. Скажу тебе, с крепким характером бабенка. К тебе направилась. Так что готовься встретить гостью. Ко мне вопросы есть?
– Как быть с Филатовым?
– Я его предупредил. Он попросился в другую эскадрилью. Думаю, ты не станешь возражать?
– Очень даже не стану, - на веселой ноте закончил разговор Владимир Васильевич.
4
Ольга приехала через два часа после разговора с генералом, когда Владимир Васильевич заканчивал уборку в квартире. Она за эти восемь месяцев отсутствия, кажется, помолодела и похорошела. А возможно, из-за того, что тщательно готовилась к встрече и над её лицом поработали лучшие макияжистки Яонии. И одета она была под японку - в ярко-цветастое кимоно, волосы зачесаны в тугой пучок на голове и скреплены перламутровым гребешком с драгоценными украшениями; в руках небольшой кожаный чемодан. Вошла в комнату без всякого смущения на лице, поставила чемодан и сказала запросто, будто вернулась из командировки:
– Здравствуй,
– Потянулась было к нему с намерением поцеловать, но Владимир Васильевич жестом остановил её.
– Ты не рад, что я вернулась?
– Я рад, что ты жива и что вернулась. Но связывать разорванное, думаю, нам ни к чему. Не люблю узлы - слишком они заметны и непрочны. По всему, вижу, ты устроилась неплохо. А от добра, как говорят у нас на Руси, добра не ищут.
Ольга закусила губу.
– И все-таки, надеюсь, ты не укажешь мне на дверь, примешь пусть не как жену, а как гостью? Поверь, я очень соскучилась по тебе, и мне есть что рассказать интересное, важное для твоего летного дела.
– Я не гоню тебя. Садись. Ты голодна?
– Да уж... Так торопилась, что не позавтракала.
– Я сейчас приготовлю яичницу, сварю кофе.
– А может, разрешишь мне? Я только помоюсь с дороги. Вода горячая есть?
– Увы. Все как при тебе - один раз в неделю. По субботам. А сегодня среда.
– Ничего, ополоснусь и холодной.
Она открыла чемодан, достала халат и отправилась в ванну. А Владимир Васильевич - на кухню...
Через час они сидели за столом и, как бывало ранее по большим праздникам, пили коньяк, привезенный Ольгой, ели и мирно беседовали. Бывшая жена, рассказывая о Японии, о своем покровителе бизнесмене Хоцодзуки, пыталась даже шутить; Владимир Васильевич слушал её и не мог унять в душе сумятицу: ему было жаль Ольгу, он по-прежнему любил её, хотел и простил сердцем как только она вошла в квартиру, но простить разумом не мог. И когда оба, захмелевшие, возбужденные близостью друг к другу, готовые зачеркнуть прошлое и все начать сначала, когда Ольга взяла его руку и, положив себе на грудь, сказала, что её сердце принадлежит только ему, он словно очнулся от гипноза. Лучше бы она не произносила этой фразы - будто плеснула в лицо холодной водой, вмиг отрезвившей его. "Мое сердце принадлежит только тебе". А восемь месяцев назад умчалась с узкоглазым самураем, над которым сама подсмеивалась, называя его "Хоцуеца". И сколько доставила своему "единственному" неприятностей, переживаний. По её вине Родионова чуть ли не обвинили в убийстве, готовились отдать под суд... "Мое сердце принадлежит только тебе"... А до него и японца у этой гуттаперчевой куколки был Калашников и, вероятнее всего, не один...
Угораздило встретить Ольгу в санатории... Влюбился как мальчишка и за два года совместной жизни даже не замечал её лицемерия, не догадывался о её планах. А она под видом поиска работы искала состоятельного любовника. С её внешность труда особого это ей не составило... Теперь вот вернулась. Зачем? Почему? Спрашивать не имеет смысла - он не поверит ни одному её слову: солгавший однажды, солжет дважды...
– Я тебя чем-то обидела?
– заметила внезапную смену его настроения Ольга.
Он разлил остатки коньяка по рюмкам.
– Не будем говорить об обидах. Не скрою, рад видеть тебя. И, вместе с тем, огорчен. Не твоим присутствием, а твоей неискренностью. Если у тебя и есть сердце, то, во всяком случае, принадлежит оно не мне. И не надо бросаться такими громкими фразами. Ты знаешь, я этого не люблю. А больше всего не люблю предательства. И никому его не прощаю. Даже любимой женщине. Останемся просто знакомыми.
– Он одним глотком осушил рюмку.
Ольга не пила, долго сидела молча, опустив голову. Потом глянула ему в глаза, открыто, понимающе.
– Я знала, что ты не простишь. И все равно рвалась к тебе. Но ты прав - предательства не прощают. А я, по существу, предала тебя, бросила в трудное время. Почему, зачем - какое это имеет значение... Останемся, как ты хочешь, просто знакомыми. Но в знак благодарности за любовь, за счастливые дни и месяцы, которые ты подарил мне, и в виде компенсации за боль и страдания, причиненные тебе, прими от меня и от фирмы, где я работаю, в качестве презента пять цистерн авиационного топлива. Через три дня его доставят в порт Ванино. Как его переправить к вам, уже твоя забота.
– Она допила коньяк и поднялась.
– Спасибо, что сразу не выгнал. До свидания.