Тайгастрой
Шрифт:
«Вот мои строители...» — подумал Гребенников.
Понаблюдав за рабочими, за Женей, которая уверенно крутила нивелир, наводя трубу на рейку и быстро беря отсчеты, Гребенников предложил Джонсону ехать к рудникам.
Горы шли одна за другой, бежали, как волны. Их захватил в полон лес из лиственниц. Взобравшись на возвышенность, Гребенников и Джонсон увидели густую шумящую тайгу, расстилавшуюся до самых дальних гор, увенчанных снежными шапками. Воздух, прозрачный как ключевая вода, синее, уже очистившееся от туч небо, простор и тишина рождали чувство такого приволья, что не стоило никакого
— Золотое дно! Но... как говорится в вашей пословице: дело рук боится.
Пока дымок сигары, настоящей гаванской сигары с покрышкой из табака Суматры и сердцевиной из бразильского табака, вплетался в таежные запахи, Гребенников смотрел вдаль.
У одного квершлага, значившегося в документации под литерой «К», Гребенников остановился.
— Нестоящее дело! — Джонсон пренебрежительно махнул рукой.
Гребенников опустился в квершлаг; опытным, наметанным глазом осмотрел залегания и сделал в своей книжечке запись крупным круглым почерком: «Квершлаг «К». Месторождение представляет антиклинальную складку с поднятием пластов на восток; сбросы и повторные складки усложнили систему. Результаты исследований проверить и уточнить».
— Что ж, теперь можно и домой.
Возвратившись на заводскую площадку, Гребенников пошел к реке. Стремительная, хотя и немноговодная, она напоминала быстро бегущее животное. «Эта речонка должна выдержать тяжесть строительных работ и эксплуатацию трех крупнейших предприятий...»
Он спустился с крутого скалистого берега к воде и долго смотрел на реку, как смотрят на лошадь перед укладкой грузов.
Неужели опасения Джонсона основательны и расчеты на залежи не оправдают себя? Материалы изысканий были противоречивы. До Абаканова здесь работала в 1924 году группа геолога Ганьшина, которая в своих отчетах утверждала, что запасы угля этого района превышали богатства Донбасса; велики были запасы железных руд. Но геологи акционеров и группа, работавшая в 1926 году, опровергала эти утверждения. В ВСНХ относились к тубекской точке двойственно; это было самое худшее; на словах точка считалась принятой, на деле — нет. Отсюда результаты: за год, в сущности, никакого успеха; он рассчитывал застать стройку в развороте, а здесь не окончили даже изысканий. Журба и Абаканов, конечно, сдвинули дело с мертвой точки, их приезд в Москву зимой решил выбор строительной площадки, но все же он не увидел здесь того, что хотел увидеть.
Гребенников наклонился к плите, покрытой желтыми пятнами и испещренной многочисленными трещинами, ополоснул в реке руки, лицо и поднялся наверх. Отшвырнув с дороги кусок сгнившего дерева, он пошел скалистым берегом против течения реки. Наступал знакомый по царской ссылке на Енисее многоцветный закат; ничего подобного Гребенников нигде не наблюдал. Небо окрашивалось в лиловые, красные, зеленые тона; мелкие облачка, охваченные солнцем, отливали перламутром. И такой же многоцветной становилась вода.
Захотелось посидеть в тиши, подумать в одиночестве. Но думы были тревожные, они согнали его с камня, и он пошел в сторону леса.
Вдали показались кротовые горбики. Это были землянки, покрытые дерном, слепые, без окон,
— Где отец?
Шустрый мальчуган подтянул порточки и бойко ответил:
— На строительстве!
— А мать?
— И мать на строительстве.
— И Воронок на строительстве, — вмешалась девочка.
— Что за Воронок?
— Жеребчик!
— А что там отец делает на строительстве?
— Землю копает.
— А мой батя дорогу железную строит.
— А почему ты землю не копаешь?
— Я маленький...
— Мы Машку пасем! — с гордостью ответила девочка.
— Машку! Где же ваша Машка?
— А вон, не видишь?
Гребенников оглянулся: корова лениво жевала жвачку, бессмысленно глядя перед собой.
— Сколько тут землянок настроили? — спросил он у подошедших ребят.
— Мы не считали.
— А ну, сосчитайте.
Мальчик лет восьми побежал в сторону, за ним пустились остальные.
— Девятнадцать!
— Двадцать!
— Пятнадцать!
— Девятнадцать! Дядя, я правильно сосчитал. Девятнадцать. Мне восьмой год. Я хорошо считаю до сотни.
«Начинается тяга... — с волнением подумал Гребенников. — Хороший признак».
— А что едите, ребята?
— Все едим!
— Только хлеба мало. Каши мало. Маманя с папаней бранятся... — пожаловалась девочка со светлыми, почти желтыми волосами. — И в кухне не варят. Поначалу варили, теперь не варят.
— Теперь лучше станет. Честное слово, ребята!
«Надо немедленно вызвать Журбу», — подумал Гребенников, идя к баракам: их было шесть.
К новому, крайнему бараку, подъехала в это время запыленная телега, нагруженная горкой сундуков и всякой рухлядью. Молодой парень соскочил с телеги, и пока его спутники сидели, постучал рукой в окно барака.
— Эй, кто там, отзовись?
Пожилая женщина, вероятно, артельная стряпуха, стиравшая невдалеке белье, сурово отозвалась:
— Чего стекла бьешь?
— Кто тут старшой? Или комендант здания?
— А тебе на что? На строительство приехал?
— Сама понимать можешь. Не узловая станция!
— Старшой на что?
— Как на что? Приехал. Квартиру надобно.
— Квартиру! Много вас на квартиру охотников...
— А ты не ворчи. Тоже, нашлась! Говори, где старшой, и нечего!
Гребенников подошел.
— Издалека?
— Из Ельцовки, Алтайского края. А вы что, может, товарищ начальник?
— Начальник.
С телеги сошла молодая женщина, за ней — девушка, лицом схожая с парнем.
— Мы, значит, всем семейством... — сказал парень простодушно и как бы извиняясь. Глаза его чуть косили, но это не портило лица, а скорее придавало особую прелесть.
Гребенников прошел в барак. Посредине стоял длинный стол, как в казарме, а вокруг размещались плашки, вроде тех, на которых мясники рубят мясо. Семейные жили, отгородившись от холостых дощатым «забором». У некоторых «забор» оклеен был газетами и украшен вырезанными из журналов картинками.