Тайгастрой
Шрифт:
Серго остановился против карты Советского Союза и несколько секунд рассматривал ее.
— Так вот, — обратился он к директору завода, — ты, можешь ехать домой. Часть материалов тебе дадим. Выделим и людей. Но, имей в виду, будем требовать работы. И на вредительство промпартии больше не ссылайтесь.
Директор ушел. Гребенников, подчиняясь какому-то внутреннему голосу, пересел в кресло, где только что сидел коллега, и приготовился к взбучке. Серго налил нарзану. Воду тотчас прокололи бисерные пузырьки, приятно защелкав по тонкому стеклу стакана.
— Хорошо, что приехал, — сказал Серго, садясь. — Скажу откровенно: понадеялся я на вас да на
Серго передал Гребенникову специальное решение правительства о Тайгастрое.
— Правильно! — воскликнул Гребенников, прочтя документ.
— Правильно-то правильно, но мне кажется, не все у вас там понимают сами, что делают, и какое значение имеет Тайгакомбинат. Это ведь такая махина, что никакой Европе не потянуть! Это уж поверь! Вот мы подстегиваем из всех сил машиностроение. Мы строим тракторные, автомобильные, станкостроительные заводы, заводы металлургического оборудования. ЦК считает, что не может быть такой машины, которую не сумели бы создать и построить в Советском Союзе. А раз так, то вам, металлургам, должно быть ясно, зачем нам металл. И не просто металл, а качественные стали.
Серго посмотрел в упор.
— Говори прямо, чего тебе не хватает. Но говори как хозяин государства, который видит не только то, что перед глазами, но и дальше, не только свое, но и соседнее. Полномочия у тебя широкие, а после этого постановления правительства возможности и права у тебя еще шире.
— Обдумаю и сообщу завтра. Можно?
— До завтра потерпим. В ЦК меня постоянно спрашивают: когда мы услышим, наконец, голос наших сибирских металлургов? Что мне ответить? Южане подтянулись, а вы... У тебя и твоих соседей —магнитогорцев еще робко идут дела; вы ссылаетесь, что нет утвержденных проектов. Верно. Промпартийцы всячески затягивали это дело. Мерзавец Судебников, ныне арестованный как один из вожаков промпартии, натворил немало лиха. Очень хорошо, что вы взяли многое на себя и действовали по велению совести коммунистов. Но у вас есть и свои недостатки. Вы слабо выдвигаете молодежь, боитесь самостоятельных решений, оглядываетесь по сторонам. Надо, конечно, отличать кустарщину от самостоятельных принципиальных решений, от дельной инициативы, от разумной предприимчивости. У вас хотя дело и тронулось, но еще идет не так, как этого требует партия. Вот я был на Днепрострое. Холод лютый. А клепальщики работают. Над самой водой работают. Ветер несет по льду поземку, дышать трудно. Я спросил одного: «Кто заставляет тебя работать в такой холод?» А он мне: «Сам себя заставляю. На такую работу не высылают человека по приказу. Наша бригада лучшая на производстве. По нас равняются остальные. И если мы сядем, что получится? А чем работа труднее, опаснее, тем больший азарт берет!»
Лицо Серго было возбужденным, и жаркий свет излучали большие глубокие глаза.
— Я спросил другого клепальщика: «Что, жить хорошо хочешь, раз вышел работать в такой холод? Ведь не все вышли, и начальство вас не неволит». А он мне: «Жить хорошо все хотят, да одни знают, что для этого делать, а другие нет. Одни глядят подальше, а другие себе под ноги».
Орджоникидзе поднял голову, как бы говоря: слышишь?
— Люди у нас, Петр, редкие, можно сказать, люди! Скорей бы завершить
Серго и Гребенников задумались.
Вошел секретарь и доложил, что приехал директор макеевского завода.
— Пусть немного обождет, я позвоню.
— Итак, будем закругляться, Петр. Что у вас — не по данным отчетов, а так, с глазу на глаз?
— У меня расхождений между отчетами и обстановкой нет. Сам знаешь, Серго, врать не люблю. А вот о деталях, которых нет в отчете, поговорить хочу.
Гребенников рассказал о трудностях с вербовкой людей, о задержках с выполнением заказов, о нашествии всяческих комиссий, которые замораживают дело на корню, о том, что два года ушло на подготовку, на разговоры и что теперь, с весны, можно пойти в генеральное наступление по всему фронту, хотя далеко-далеко не все тормоза устранены.
Подперев обеими руками голову, Серго слушал.
— Вот что, — сказал он, перебив рассказ Гребенникова. — После промпартии почиститься вам надо. Дело это значительно серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Оппозиционеры также связаны с ними... А через них и самостоятельно — с заграницей... Ты понимаешь, что это значит? Одна цепочка.
Голос Серго стал глух.
— На эту тему, однако, по понятным тебе причинам, распространяться направо-налево не следует. Но иметь в виду надо. Теперь вот о чем. В ближайшее время мы пошлем вам одного крупного специалиста. Надо создать ему условия для работы. Он решает интересную проблему, которая может иметь серьезное значение. Собираюсь и я к вам. Немного разгружусь и приеду. Хочу своими глазами посмотреть на людей, на стройку. Кстати, заметь себе и такой вопрос: кадры для эксплуатации.
— Для эксплуатации? — удивился Гребенников. Ему показалось, что он ослышался.
— Для эксплуатации комбината! Чему удивляешься? Разве не веришь, что твой комбинат придется через год пускать?
— Рановато... Я думаю сейчас о кадрах строителей...
— А я говорю: заметь себе и такой вопрос, как подготовка будущих эксплуатационников. За один месяц не подготовишь. Со стороны получить не рассчитывай. Эксплуатационников придется создавать вам самим. На площадке. Как работает Журба?
— Работает много, с азартом. В чем могу — помогаю. Это наш человек, с детских лет. Сейчас руководит партийной работой на площадке.
— Знаю. Когда ты ездил заграницу, мне пришлось с ним встречаться по линии ЦКК. Растерялся он, облили его разные мерзавцы помоями. Я тогда же сказал Валериану Владимировичу, что тебе пора домой. Выдвигай и дальше посмелее молодежь, наших советских людей. Выдвигай и контролируй, выдвигай и помогай. С кем поддерживаешь связь из енисейских ссыльных?
— Да ни с кем. Разбрелись люди.
— Завтра дашь заявку, по-хозяйски. Сокращать твоей заявки не позволю. А теперь пойди в ЦК, в отдел кадров, там с тобой хотят поговорить.
Серго встал, Гребенников тоже. Несколько секунд Серго глядел в лицо Гребенникову, как бы что-то припоминая.
— Ты вот сейчас повернулся, и я вспомнил, как тогда пригнали вас по этапу. Мокрые. Голодные. Ноги в онучах. И я заметил тебя. И стало жалко... Еще конвойный унтер сказал: «Здесь потоскуете, там погорюете, а там покукуете!» И такая злость взяла! Выругал я этого унтера и он сразу прикусил язык. Да... Двадцать один годок... Ай-яй-яй...