Таймири
Шрифт:
Капитан нервно попивал в рубке кофе и без толку гипнотизировал свой блокнот, когда к нему ворвалась индианка. За нею, бледная и дрожащая, следовала Сэй-Тэнь.
— Негоже с расправленными крылышками на ветру красоваться. Того и гляди, снесет! — сказала Эдна Тау с порога.
— Предоставьте мне самому решать, когда и что негоже! — огрызнулся Кэйтайрон. — Или кто я, по-вашему, безмозглая кукла?!
— Но вы посмотрите, какой ветер! Еще пара баллов — и мачты переломятся, как былинки!
— Ерунда! — гаркнул тот. — Возвращайтесь в каюту.
Эдна Тау пребывала в столь сильном раздражении, что даже старая Овдорна (не то, что вождь!) предпочла бы с нею не связываться.
— Надо было наброситься на него, скрутить — и в трюм. Я могла бы отлично его заменить, — высказалась она и от негодования поджала губы.
— Но теперь нам лучше самим спрятаться в трюме. Каюта слишком тесна, а буря вот-вот налетит, — примирительно сказала Сэй-Тэнь. Тут небо озарилось фиолетовой вспышкой, лопнуло, как сотня рвущихся снарядов, — и захлестал густой, тяжелый дождь.
— Аи-аи-у-у-у! — взвыла индианка. Кто их знает, зачем они воют? Если для того, чтобы призвать на помощь высшие силы, то напрасно стараются. Высшим силам такие завывания не по нутру.
Не успела Сэй-Тэнь опомниться, как очутилась в полутьме. С грохотом захлопнулась железная крышка люка. Они умудрились вымокнуть с головы до пят.
— Дико боюсь грозы, — призналась Эдна Тау. Это была, пожалуй, единственная ее слабость.
По всему трюму распространился стойкий запах рома, и какое-то привидение жутковато постанывало за большим кованым сундуком. Судя по тому, как решительно Эдна Тау двинулась к сундуку, с привидениями она была на короткой ноге. Но оказалось, что постанывал не кто иной, как Папирус. Он вдребезги расколошматил стеклянный графин, опустошил бочку с ромом, и теперь ром булькал у него в животе. Сам же Папирус был похож на потревоженного ленивца и бестолково водил перед собой руками. Его за шиворот извлекли из-за сундука, поставили на ноги (у Эдны Тау это получалось мастерски) и глянули на него отрезвляющим взглядом.
— А-а-а! Вот и вы! — нечленораздельно произнес Папирус. — Не хотите ли… бульк!… капельку рома?
Сэй-Тэнь подалась назад, а индианка с отвращением отпустила «бортового писаку», и тот повалился на сундук.
— Три слона и черепаха окочурились от страха! Пошатнулся шар земной! Я напился, ой-ой-ой! — вдруг обалдело пропел Папирус.
— То-то и видно, что ты напился, — сказала Эдна Тау. — Эх, не оставлять же тебя в таком состоянии!
— А по-моему, он еще хоть куда, — неуверенно заметила Сэй-Тэнь.
— Да он же пьян в стельку! — воскликнула индианка. — А ну, подсоби-ка мне…
В этот момент Папирус как-то подозрительно икнул, откинулся назад, и голова его свесилась, словно у марионетки.
Они вдвоем с горем пополам дотащили бедолагу до каюты, несмотря на проливной дождь и частые вспышки молний.
— Одно слово, мешок с костями, — прокряхтела Эдна Тау, сгрузив «бортового писаку» на кровать к Таймири. Та подскочила, словно ей нанесли глубокое оскорбление.
— Его — ко мне?!
— А куда ж еще-то?
— Он
— Сейчас о других вещах думать нужно, — возразила Сэй-Тэнь. — Нам бы Папируса в чувство привести.
— Н-не надо в чувство! — пролопотал тот. — Мне и т-так хорошо. Только чарочку рому, если не воз-зра-жаете…
— Ты его весь выхлебал, — скрестила руки Эдна Тау. — Лучше лежи и не рыпайся.
Позднее он признался, что сочетание качки и высоты вызывает у него панический ужас. От качки ему становится дурно, а при виде стремительно отдаляющейся земли хочется прыгнуть вниз. Поэтому всякий раз, как капитан экспериментирует со своей яхтой, он идет в трюм и напивается до чертиков.
— А что, восхождения и раньше бывали? — спросила Сэй-Тэнь.
— Бывали, бывали, — подтвердил тот. — Правда, с помощью других механизмов и не так высоко. Чувствую, последнее восхождение дорого нам обойдется.
— Как бы дорого ни обошлось, хвалить тебя не за что, — подал голос философ. — Каждый из нас чего-то боится. Но кто-то преодолевает свои страхи, а кто-то идет у них на поводу. Кто-то борется, а кто-то с позором отступает. Твое пристрастие к рому и есть позор. Борись, пока еще не слишком поздно.
— Буду, — пообещал Папирус, у которого только-только перестало двоиться в глазах. — Мне бы на пару слов к капитану…
Он хотел было выйти на палубу, но в этот самый момент яхту хорошенько тряхнуло, и Папирус потерял равновесие. Минорис вцепилась в кресельный подлокотник, а Диоксид измученно улыбнулся. Никто так и не понял, что значила его улыбка.
— Это что, землетрясение? — сипло спросила Минорис.
— Какое землетрясение?! Под нами же нет земли! — сказала Сэй-Тэнь.
— Значит, ветер, — заключила Таймири. — И мы умрем, не успев даже состариться.
Диоксид выразительно кашлянул, Сэй-Тэнь скорчила ей гримасу, а Эдна Тау одарила одним из своих многочисленных разящих взглядов.
У самой вершины яхте пришлось затормозить. Ее мотало из стороны в сторону, но она упрямо держалась за скалу всеми своими присосками. Сперва всеми, а потом они, друг за дружкой, стали отрываться с оглушительным чавканьем. Гроза к тому времени утихла, и только дождь продолжал самозабвенно драить палубу. Вдруг снаружи что-то хрустнуло, переломилось и со всего размаху ударилось о крышу каюты. Минорис и Таймири с перепугу завизжали. Философ зажмурился, а Папирус заполз под койку.
Виной неожиданному удару был ветер, а еще — чересчур большое самомнение капитана. Полный непобедимой уверенности в себе, он таки дождался жатвы. Первой скосили мачту с укрепленным на ней парусом, и Кэйтайрону пришлось видеть это собственными глазами. Он потерянно взирал на обломки некогда величественной мачты, на обрывки парусины и являл собой такое печальное зрелище, что растрогался даже непроницаемый Остер Кинн.
— Только не вздумайте тут убиваться, — предупредил он капитана. — Нарубим в массиве сосен и выстрогаем вам новую мачту. А ткань возьмем у индейцев.