Таймири
Шрифт:
— Вы не давали мне и слова вставить, всё толковали о каких-то гранитах! Я потому и решила притормозить, подумала, что это остановит ваш нескончаемый монолог.
— Нет, слыхали! — возмутился Остер Кинн. — Кое-кто языка не щадил, нёс чепуху, чтобы ей скучно не стало. А она!
— Вообще-то, — заметила Таймири, — вы собирались пораскинуть мозгами.
— Собирался. Но мне помешала гора. Пока ты не пришла, она стонала, как ненормальная.
— Выходит, горы не только говорят, но еще и стонут?!
— Это когда же они говорили? — поинтересовался Остер Кинн. Однако его вопрос остался без внимания.
— Остер Кинн, быстрее! Есть у вас что-нибудь острое? Какой-нибудь нож или гвоздь?
Ни нож, ни гвоздь не помогли бы Таймири, имей она дело с обычным лунным камнем. Здесь же предстояло работать с пористой породой. Выдолбить из нее камешек размером с фасолину — пара пустяков.
Остера Кинна дважды просить не пришлось — он достал из кармана перочинный ножик и вонзил в слоистую стену на границе темноты и света.
— Вошел как в масло! — прокомментировал он, после чего предоставил действовать Таймири. Несколько нажимов лезвием — и самоцвет вывалился из гнезда на открытую ладонь. Он был восхитителен и не переставал сиять.
— Отныне ты мой амулет, — сказала ему Таймири. Теперь камешек будет всегда мерцать у нее на груди, как самая настоящая путеводная звездочка.
Остер Кинн стоял рядом, размышляя и попыхивая трубкой.
«Не пойму, почему эти стены до сих пор на нас не обрушились. Они ведь почти как спрессованная бумага! Хотя припоминаю, был случай, когда во время землетрясения пачки прошлогодних газет спасли от гибели какого-то гражданина. Хм, бумага… Такая незначительная, казалось бы, вещь. А сколько от нее пользы!»
— Так о чем бишь я? — спросил себя Остер Кинн, вынув трубку изо рта. Порой ему нравилось мыслить вслух. — Пепел. Откуда здесь пепел, если поблизости нет ни одного вулкана?
Таймири брезгливо поморщилась и зажала нос.
— Я бы попросила вас не дымить. Мало того, что здесь воздух спертый, так еще и воняет!
Но Остер Кинн, думая о вулкане, и сам сделался его подобием. А вулканы, как известно, с мнением людей не считаются.
— Выйдем отсюда, — только и сказал он. И стоило им выйти из ответвления в главный коридор, как позади бесшумно обвалился потолок. Сначала он прогнулся, обвис, как жировая складка на тучном теле, после чего лениво опустился на пол, погребши под собой следы Таймири и Остера Кинна. Стены карточного домика сложились. Грот больше не будет стонать. Грота больше нет.
— Не стоит задерживаться в этих переходах, — не сморгнув глазом, сказал любитель табака. — И лучше предупредить твоих подруг.
Таймири испарилась в мгновение ока — побежала предупреждать. Еще некоторое время по коридору разносилось гулкое эхо ее шагов, как если бы кто-то ритмично постукивал по полой картонной коробке. Потом всё стихло.
Черная кошка с желтыми миндалевидными глазами
Неара закончила омовения и приступила к следующей процедуре — к обтиранию. Папирус скосил глаза вправо: совсем недавно философ громко храпел у него над ухом. Теперь он куда-то исчез. А Кэйтайрон? Его тоже след простыл. Вот тебе и друзья-товарищи: бросят на произвол судьбы и даже не посовестятся. Один на один с подлюгой-кошкой — как-то это тоскливо. Он с пренебрежением покосился на Неару: выгнула спину дугой и, знай себе, трется о стену. А стена — это ведь самое настоящее произведение искусства! Смотритель музея вряд ли разрешил бы притрагиваться к такому шедевру. Папирус всегда завидовал смотрителям музеев. Не работа, а сплошное развлеченье: прохаживаться по чисто убранным комнатам, напускать на себя важный вид и бить по рукам непонятливых посетителей — чтоб примерно себя вели. Смотрителя музея уж точно никто поучать не посмеет.
Но здесь не музей. А кошка… о ужас! Нет, ему не привиделось: отделившись от блестящей стены, Неара оставила после себя печать, таинственный и мрачный знак в виде круга с извитыми отростками по периметру. Черное пятно крепко въелось в каменную поверхность, ничем его не выведешь. Разрастется оно, как плесень — и конец волшебству. На смену очарованию придут страхи, погонят путников прочь. А заблудиться в беспроглядной тьме всё равно, что подписать себе смертный приговор.
Папирус подскочил к кошке с непреодолимым желанием надавать ей пинков, но та его и в упор не видит. Делает свое грязное дело, точно заведенная машина.
Очередная маслянистая клякса расползлась по стене. «Это кошмар! Какой-то бредовый сон! Разбудите меня, кто-нибудь!» — вскричал Папирус и со всей дури укусил себя за палец, так что даже кровь потекла. Но ничего не изменилось. Кошка глядела на него с презрением и самодовольством.
«Мне надо проснуться, надо проснуться…» — заладил он. И тут кто-то сильно пихнул его в бок.
— Сколько можно дрыхнуть?! Мы тебя уже целую вечность расталкиваем! — прозвучал над головой рассерженный голос капитана. Кэйтайрон — это в его манере не церемониться с теми, кто по званию младше. Команду «отставить любезничать!» он, небось, повторяет себе ежечасно.
Очнувшись, Папирус первым делом проверил, не кровоточит ли ранка на пальце. Но никакой ранки не было и в помине. Сон, всего лишь сон — ничего более! Значит, и стены в полном порядке, и кошка не злодейка, а обычная кошка!
— Мы собирались тронуться в дорогу с утра. А он и ужин, и завтрак проспал! — запальчиво воскликнул Остер Кинн.
— Чтобы петлять по лабиринтам, понадобится много энергии, поэтому на, вот, перекуси, — беззлобно сказал философ и подал ему еды.
Папирус только сейчас заметил, что в гроте толпятся абсолютно все участники экспедиции, и у Таймири на шее мерцает уменьшенная копия Альтаира. Минорис протирает заспанные глаза, а Сэй-Тэнь услужливо заплетает ей косу — судя по всему, они помирились. Зюм рычит на Неару. Правильно делает, что рычит. За кошками нужен глаз да глаз.