Таймири
Шрифт:
— Ах, не доводит?! — проговорила Таймири, оставшись наедине со своим необработанным участком. — А вот и неправда! Потому что примирение с родителями дело всегда доброе.
— Капитан, а, капитан? — поелозил Папирус. — О чем это вы с Таймири разговаривали?
— Не твоего ума дело! — пряча улыбку, буркнул тот.
— Ну, расскажи-ите! — стал канючить матрос. — Скучно же до невозможности! Библиотеку закрыли на ремонт, информации ноль, так может, от вас хоть каких новостей услышу?
— Ты меня скоро в табак сотрешь! — раздраженно воскликнул Кэйтайрон. — Поди,
— Да-а, табак бы нам сейчас не помешал… — пробормотал Папирус и на цыпочках вышел за дверь, потому что капитан впал в глубокую задумчивость. Правда, Кэйтайрон лишь сделал вид, что задумался. Едва Папирус скрылся, он вскочил с кресла и, пританцовывая, закружился по комнате. Радости у него было хоть отбавляй. А всё оттого, что его наконец-то посетила муза. Да не просто муза — родная дочь.
— Она простила меня, простила! — повторял он вслух. — На старости лет я снова счастливый отец!
Натанцевавшись до упаду, он рухнул в кресло и стал припоминать все подробности того нежданного визита.
«Явилась, как снег на голову, в каких-то обносках. Я уж подумал, стряслось что. А она мне с порога: «Глупая я была, отец! Того, что имела, не ценила! Ты уж не держи зла на меня, неразумную!»
Видно, в мастерской-то ей мозги вправили. Или, как там говорится, затронули тонкие струны души… Капитан был не мастак по части лирических отступлений. Так или иначе, Таймири одумалась.
… «Прибежала взволнованная, сама не своя, — вспоминал Папирус, прохаживаясь по дорожке рядом с флигелем. — Мне, говорит, с капитаном повидаться нужно. Тут Папируса, конечно, попросили… Нет, я-то не против! Просто подумал, что дело в свитке и в загадке с лестницей. Видимо, ошибся».
К вечеру народа в «испытательной теплице» стало прибывать, и Лирое, которая сбежала с занятий специально затем, чтобы больше времени провести со своими растениями, приходилось всё чаще подниматься с колен, чтобы уступить ученицам межу. Музы сновали между участками и никак не могли угомониться. Одной понадобился шланг, другой — удобрения. Все были чем-то заняты. Кто пропалывал грядку, кто с ведерком шел за водой, кто щелкал секатором, обрезая кустики самшита. Лишь одна муза не подавала признаков жизни. Хотя совсем недавно, Лироя могла бы подтвердить, вскапывала свой огород так рьяно, словно хотела вымолоть землю в муку. Таймири — а это была именно она — снова всех ненавидела. Причем на первом месте в ее черном списке значился Кронвар. Она не могла взять в толк, как другие ученицы могут возиться в грязи и получать от этого удовольствие. Вначале она скрежетала зубами и, не щадя сил, пыталась показать свое отвращение к «копанию на грядке». Однако вскоре усталость взяла верх: Таймири поникла и мало-помалу задремала. Она не сразу отреагировала, когда ее окликнули.
— Эй, тетеря ты сонная, здесь не самое подходящее место для спанья!
— На-нарилла? — вздрогнула та. — Ты ведь та девушка из библиотеки?
— Она самая, — прищурилась Нарилла. — Вот уж кого-кого, а тебя я ожидала здесь увидеть меньше всего. По-моему, уже вся мастерская знает, что ты рьяная противница садоводства.
— Думаешь, я по своей воле горбачусь? Меня наказали за частые отлучки, — проворчала Таймири, сдувая с лица мешающую
— Да-а, — протянула Нарилла. — Не понимаю я тебя. Выращивать цветы — мечта любой музы.
— А кто сказал, что я муза! — вспылила Таймири. — Меня сюда притащили насильно. Я даже убежать пыталась.
— Вот как? — хмыкнула та. — Сбежать из мастерской не так-то просто. За воротами полно препятствий, одно из которых ты, кажется, устранила.
Таймири вспомнила об Эльтере и сверкнула на Нариллу глазами из-под черных ресниц.
Тем временем по одному из мрачных и таинственных коридоров быстро шагала Ипва. Полы ее рваного, запачканного кровью халата воинственно развевались позади. Она надеялась застать Ризомерилла в столовой, а Ризомерилл как раз уплетал за чаем третий бисквит с корицей и уж никак не думал, не гадал, что к нему на чай придет сама ардикта. Да не просто придет, а внезапно возникнет за спиной, спугнув и аппетит, и расположение духа.
— Вам постучать? — участливо спросила Ипва, когда Ризомерилл зашелся диким кашлем, подавившись крошкой бисквита. Вместо ответа она услышала лишь сипение и, недолго думая, ударила философа кулаком по спине.
— Спа… спасибо! Так-то лучше! — с усилием произнес он. — Ох, и любите же вы устраивать сюрпризы!
— Для вас этот сюрприз был явно не из приятных, не так ли? — ответила Ипва с металлической интонацией в голосе. По этой интонации философ понял, что на поблажки нечего и рассчитывать. — У меня к вам дело.
«Ах, вот оно что! Всем обязательно что-нибудь нужно от старого, доброго Ризомерилла. Теперь уж мне нипочем не отвертеться!» — с огорчением подумал философ, а вслух сказал:
— Весь к вашим услугам.
— Мне нужно кое-кому отравить жизнь, — тут же призналась Ипва и, понизив голос, добавила: — В рамках научного исследования, разумеется.
— О, разумеется! — поддакнул Ризомерилл, решив, что она шутит.
— Это не розыгрыш, друг мой, — сказала ардикта, сверля его взглядом. — Если вы не согласитесь, придется подыскать вам замену… Кардинальную замену, разумеется.
— О, разумеется… — пробормотал философ, догадавшись, куда она клонит. — Я согласен.
— Мне нравится ваш подход к делу, — с удовлетворением сообщила Ипва. — Итак, от вас требуется проникнуть в комнату Таймири и спрятать в ее подушке эти травы, — сказала она, протягивая философу пучок сухих листьев. — Для удобства можете их измельчить.
— А почему именно Таймири? И что будет, если она зайдет, в то время как я… ну, вы понимаете…
— Вопросы излишни. В случае провала пеняйте на себя.
Ипва была непреклонна, перечить ей было бессмысленно, поэтому Ризомериллу только и оставалось, что покорно кивнуть.
«У меня предчувствие, что в случае провала я сам стану чем-то вроде подопытной крысы…» — мрачно подумал он.
Когда он вернулся к себе, на него набросилась извечная подруга и союзница — апатия. Сковала стоика, согнула, оплела… и жизнь ему вдруг стала не мила.
Сэй-Тэнь и Минорис бежали без оглядки. Луг остался далеко позади, а вулкан всё не унимался, и его зловещее громыхание разносилось по всей округе.