Тайна академика Фёдорова
Шрифт:
Дальше этих представлений Алексей не пошёл: он всё же учился не на философском факультете, не философия была основой его учёбы. Иные предметы требовали и сил, и времени, и памяти, и мыслительных способностей. Но созданная им самим и для самого себя картина трёхэлемент– ности мироздания, пусть примитивная и незавершённая, примиряла его с необходимостью изучения официальных общественных дисциплин. Кроме того, эта картина представлялась ему согласованной и с религиозным догматом о триединстве Бога (бог-отец, бог-сын, бог-дух святой), и с впитанными с младенчества представлениями русской культуры всегда говорившей о трёх элементах – о чём бы ни шла речь, например, в сказках. Представления Алексея не противоречили и теории информации, широкие дискуссии о которой (как и о кибернетике) совпали с годами его студенчества, и сведениям из генетики, которую как раз начали преподавать в институте – пока ещё даже без учебников.
Алексей считал, что и с генетикой ему повезло: в школе всё преподавание биологии велось с позиций незабвенного
Сделав для себя этот вывод, основанный на простых математических расчётах, Алексей в свои студенческие годы на этом успокоился. Он знал, конечно, довод апологетов теории вероятности, что при достаточном количестве времени сидящая за пишущей машинкой обезьяна (или её далёкий потомок) посредством случайного нажатия на клавиши напечатает "Войну и мир", но воспринимал это лишь как неудачную шутку. Не мог всерьёз он воспринимать и Дарвина с его "Происхождением видов" – этого уже не позволял расчёт, сделанный на основе теории вероятности: времени на такое происхождение видов на Земле просто не хватало. А только что опубликованные сведения о находке Фреда Хойла (микроскопические организмы в сердцевине упавших с неба камней, распиленных в стерильных условиях) подтверждали гипотезу о привнесении "семян жизни" на Землю из Космоса. Правда, и при условии принятия такой гипотезы оставалось непонятным, где же размещалась вся информация, необходимая для синтеза и построения живых организмов из веществ, имеющихся на Земле, а также и исходная программа их функционирования.
Однако все эти мысли и соображения были для Алексея не главным. Они просто выражали его характер, его склонность рассуждать надо всем виденным и слышанным, взвешивать доводы и делать выводы – свои собственные, не ограничиваемые ни "общепринятым", ни какими-либо авторитетами. Собственно, таким и должен быть характер настоящего учёного-исследователя, которым стремился стать Алексей. Вот только, пожалуй, медицинский институт был не самым подходящим вузом для таких личностей, как он. Ведь здесь готовили врачей, то есть лекарей, говоря простым русским языком, а не учёных. Может быть, более подходящим для Алексея оказалось бы что-то вроде университетского физфака? Но он так не думал: во-первых, не существовало вузов, где бы с самого начала готовили исследователей; во-вторых, как уже сказано, и его родной институт был прекрасной научной школой с давними, прочными традициями и целой плеядой известных учёных и изобретателей. Наконец, были у Алексея ещё и иные соображения, которые подтолкнули его к решению поступать именно в медицинский. То были причины чисто личного характера. Алексей никогда и никому о них не рассказывал. Всё было очень просто: в выпускном классе школы с весьма банальным заболеванием попал он в руки неумелого врача– "коновала". Пройдя через серию мучительных процедур, как вскоре выяснилось, выполненных безо всякой нужды и неумело, насмотревшись на страдания соседей-пациентов, тоже попавших в палату этого врача, явно учившегося на "тройки", юноша твёрдо решил, что станет хирургом. Но не простым врачом, а учёным, который не только использует давно отработанные приёмы и методы лечения, но ищет и создаёт новые – более результативные и менее тягостные для пациентов, берёт на себя ответственность за их внедрение в лечебную практику.
Алексей, на наш взгляд, совершенно справедливо исходил при этом из того, что избранная им профессия требует не просто вдумчивой учёбы и глубоких, разносторонних и прочных, словом – отличных знаний, но и полной отдачи своему делу. Ведь и само латинское слово studio означает пристрастие, а студент – пристрастившийся! Уж если взялся за гуж – не говори, что не дюж! Вот Алексей и выкладывался на учёбу, не зная за все шесть лет того, что традиционно связывают с так называемой студенческой жизнью. С начала второго курса он записался в научно– студенческий кружок при кафедре частной хирургии. Вообще-то, студентами кафедры были четверокурсники, уже прошедшие годом ранее через общие, вводные курсы терапии и хирургии. Теперь они уже имели не только знания анатомии (ведь её изучают три семестра), но и сведения о действии лекарственных веществ, вводные сведения о болезнях. Алексей, честно говоря, боялся, что его в кружок не примут. И напрасно: если в Советском Союзе и подвергались иной раз преследованию люди творческие, инициативные, ищущие, то это всегда было связано или с завистью "пробившихся в люди" ограниченных неумех, или с косностью чиновников-перестраховщиков, которые встретились на пути изобретателя или просто инициативной личности. Иначе говоря, торможение всегда шло "снизу" и не было официальной линией, проводимой советской властью. Напротив, завистникам и трусливым перестраховщикам приходилось изощряться, чтобы воздвигнуть на пути творцов-искателей непреодолимые препоны. Но… именно в сфере науки подлецы и завистники имеют более
Всё это в полной мере прочувствовал на себе и наш молодой исследователь. Десятка через полтора лет после раннего периода студенчества, описываемого здесь, Алексей набрёл на блестящую, как ему казалось, идею. Он подал заявку на изобретение, получил приоритетную справку, но. Фармкомитет Минздрава СССР тормозил клинические испытания. Алексей несколько раз съездил в Москву, встречался с обеими своими экспертшами – и с Модль, и с Перель, но не сумел сдвинуть дело с мёртвой точки. Потом пришла "перестройка", за нею Гайдар-внук. Стало, что называется, не до того. И вот однажды, в середине девяностых, просматривая специальную литературу, Алексей Витальевич узнал интересные обстоятельства. Разработанный им в Воронеже, опробованный в Воронежском мединституте профессором-психиатром Стукалиной метод, получил широкую известность под именем… "израильского", а его авторами считались. покинувшие СССР при Горбачёве Модль и Перель.
Но всё это произошло позже. А вообще-то, наука в стране, как система, работала не просто хорошо, а превосходно: ведь не случайно треть всех мировых результатов, полученных фундаментальной наукой, исходила из СССР, а в прикладных науках – пятая часть (при менее чем пяти процентах населения Земли). В Японии два специальных института занимались тем, что выуживали идеи из научно-популярной, в том числе – детской, литературы и внедряли у себя изобретения, рассыпанные щедрой рукой на страницах этих изданий. Но мы отвлеклись. Пока наш второкурсник ещё только приобретал специальные знания и навыки в научном кружке, рассчитанном на студентов четвёртого курса. А было ему нелегко – просто не хватало подготовки. Подготовки и знаний как системы. В важности системы знаний Алексей убедился очень быстро: сама специфика, профиль кружка способствовали этому. Надо сказать, что никто из преподавателей – ассистентов и доцентов, участвовавших в работе студенческого кружка, обращая внимание Алексея на пробелы в его знаниях, полученных посредством самообразования, не унизил, не уязвил его.
Напротив, как бы невзначай, наладили его контакт со старшей операционной сестрой, которая быстро внедрила в сознание студента-второкурсника прочные навыки асептики, научила вязать хирургические узлы (Алексей часами тренировался в этом непростом деле, бывало, что и в общежитии, служа примером для подражания). А один из ассистентов, тоже вроде бы ненароком, однажды, поздним вечером захватил Алексея и ещё одного члена кружка, но уже пятикурсника, с собой на консультацию в городской травматологический пункт, который располагался метрах в пятидесяти от кафедры. Тут-то Алексей и сообразил, что неплохо бы походить сюда по воскресеньям. Это могло быстро помочь в усвоении некоторых основ практической хирургии, так сказать, на фельдшерском уровне.
Вскоре он стал в травмпункте своим человеком. Быстро приобрёл здесь так не достававшие ему навыки общения с больными. Наловчился делать не только инъекции, но и ушивать раны, накладывать гипсовые лонгеты, навсегда усвоил принципы предупреждения столбняка и других анаэробных инфекций в хирургии. Алексей не переставал и работать над собой – читал учебники по частной хирургии, но не находил в них, как ему казалось, главного: названий симптомов болезней, которыми свободно владели студенты более старших курсов. Тогда, после отлично сданной зимней сессии и каникул, вернувшись от матери в Воронеж, Алексей впервые отправился на ночное дежурство в клинику, где находились и кафедра, и посещаемый им кружок. Тут настойчивому студенту повезло ещё раз: как-то, будто само собой, снова вышло так, что одна из ординаторш, дежуривших в бригаде неотложной хирургической помощи, взяла над Алексеем шефство. В приёмном отделении она вслух, вроде бы диктуя, перечислила все имевшиеся у семнадцатилетнего парнишки симптомы острого аппендицита. Как спустя годы осознал Алексей, Галина Андреевна Дельцова (так звали взявшую над ним шефство хирургиню) продемонстрировала ему действительно типичный и очень наглядный случай. После осмотра она, отойдя от кушетки с лежащим на ней молодым пациентом, вполголоса спросила:
– Ты уже когда-нибудь мылся?
Алексей отрицательно покачал головой. Взглянув внимательно ему в глаза и что-то взвесив, Галина Андреевна предложила:
– Ну, пошли в операционную!
В предоперационной как раз находилась операционная сестра бригады, уже хорошо знавшая настойчивого студента, та самая Лидия Ивановна, что учила его искусству вязать хирургические узлы:
– А, Лёша! Ассистировать будешь? Ну, иди к третьему крану, мойся!
Дельцова постояла возле него с минуту, понаблюдала, как студент начал мыть руки, действуя по всем правилам, принятым в клинике, хотя и несколько неловко. Убедившись, что Алексей знает правила асептики, она тоже взялась за дело, привычно орудуя щётками у первого крана. В операционной было полутемно – освещался лишь дальний стол, за которым другая бригада кого-то оперировала. Были слышны негромкие отрывистые команды хирурга– оператора, раздавались сухие щелчки зубчатых замков кровоостанавливающих зажимов, гул аппарата искусственной вентиляции лёгких.