Тайна асассинов
Шрифт:
35 лет назад я был в лагере резервной армейской службы в Баку и сдружился там с грузином старшего возраста — специалистом-чаеведом. Во время войны он был разжалован из офицеров в рядовые за избиение солдата-новичка. Глядя на этого мягкого, интеллигентного человека с аристократическими манерами, я никак не мог представить его избивающим несчастного юношу.
Однако, дело было так. Сталин подписал указ по войскам ПВО, запрещавший им под страхом расстрела прятаться в блиндажах при атаках с воздуха. Они были обязаны вести непрерывный огонь по самолетам-бомбардировщикам дальнего следования, не отвечая штурмовикам и, т. о., не считаясь с собственной безопасностью. Новичок струсил во время прямой атаки немецких
Командир должен был расстрелять его на месте или отдать под трибунал. Мой интеллигентный приятель пожалел сопляка и, силой вытащив его из под койки, пинками выгнал на позицию. Доброжелательный политрук написал на него донос, представив инцидент как избиение…
Командир мог застрелить солдата, но не имел права ударить. Поскольку я слышал эту историю от самого командира, я, конечно, не знаю многих подробностей: был ли у солдата расквашен нос, сколько синяков понадобилось, чтобы вернуть его на боевой пост, наслаждался ли политрук возможностью нагадить чистоплюю-аристократу, который не пожелал марать руки убийством мальчишки, или, может быть, хотел подвести под монастырь заносчивого грузина. А, может быть, политрук просто высоко оценивал вероятность доноса со стороны кого-нибудь другого на их батарее, который осветил бы разом и гнилой либерализм командира, и политически близорукое, преступное попустительство политрука.
Но суть имперской морали здесь прозрачна: законы были составлены так, чтобы не оставить места ни милосердию, ни справедливости. На том и строятся великие державы.
Россия нынче опять с успехом возвращается на путь великодержавия, ей снова понадобятся опричники, и перед российскими евреями опять замаячит все тот же призрачный выбор — «тиран, предатель или узник». Но теперь им уже не сослаться на недостаток исторического опыта.
Краткая история денег
Меня всегда удивляло единодушие, с которым нееврейский мир, связывал представление о еврейском характере с любовью к деньгам. Ничего подобного я в еврейской среде не наблюдал. Да и в истории еврейское сребролюбие вовсе не превосходит международную норму. Мой (и исторический) опыт скорее подсказывает, что евреи легче других смиряются с потерей и охотней соглашаются рискнуть деньгами (но не здоровьем) ради каких-нибудь, иногда весьма проблематичных, целей. Может быть, потому у них и есть деньги (если верить, что они у них есть).
Вообще, если не говорить о миллионерах, чья жизнь для меня по-прежнему остается как бы в тумане, есть у людей деньги или нет определяется не фактическим наличным счетом, а их собственным отношением к своему доходу. Если непосредственный аппетит потребителя требует немедленно все проесть, человек всегда оказывается без денег. Если же он склонен рассчитывать и распределять свои ресурсы, у него в каждый данный момент наличествуют деньги, которые он отложил в момент предшествовавший. Вспомним, как в молодости мы всегда одалживались у бабушек, получавших грошовую пенсию (и не всегда удосуживались отдать!), что ж наши бабушки были богаче нас? Евреи в большинстве склонны именно к рациональному планированию своих затрат, и потому действительно могут производить впечатление людей, у которых всегда есть деньги. Естественно, что в общежитии такой расчетливый индивид («с кубышкой за пазухой») вызывает у окружающих, особенно у беспечных и прожорливых, подозрения и неприязнь.
Деньги — важнейший элемент абстрагирования, отчуждения людей от вещественных, материально-телесных отношений, которые только и поддаются нашему интуитивному, эмоционально окрашенному контролю. В доцивилизованном мире у варварских племен, говорят, мерой ценности служили коровы (скот), осязаемость и ценность
Античный мир уже развил богато-разветвленную систему торговых взаимоотношений, включавших денежные знаки (монеты), финансовые обменные операции и банковские структуры. Грекам и евреям, а потом уже и римлянам, благодаря их высокой философской культуре сравнительно легко давался нетривиальный скачок от простой арифметики (две и еще две коровы дают четыре) к алгебре (допустим, что сумма А и В равна С, тогда, имея С, я мог бы приобрести…).
После разрушения античной цивилизации, в темные средние века, немногочисленные образованные недобитки развитого античного мира укрылись в монастырях и перестали активно участвовать в жизни. Почти одни евреи только и остались в Европе на экономической поверхности. Международная торговля к тому времени сильно усложнилась из-за разбоя на оставшихся от римлян дорогах: фунт пряностей, допустим, в Аравии стоил А, перевозка из Аравии в Европу В, плюс таможенный сбор на бесчисленных границах, составлявший долю С от общей суммы (А+В)(1+С), охрана караванов X, да еще и неведомая цена риска У: итого (А+В) (1+С) + X +У__
Европейские варвары были в шоке от вторжения как религиозных, так и финансовых абстракций в их жизнь и законно подозревали обман. К тому же, хорошо зная себя, они не могли понять природу взаимного доверия, которое позволяло евреям разных стран осуществлять международные торговые сделки. Однако за несколько веков интеллектуальных мучений и повторяющихся безуспешных попыток вернуться на более знакомый путь грабежа, они привыкли.
Со временем их потомки построили и свою, более конкретную, религию и философию, а затем и довольно стройную концепцию денег (сначала только материальных — золото — а со временем и символических — бумажных) и пришли к понятию стоимости, которая, уже на уровне развитой теории, возвращала всю эту мистику опять на ее материальную основу. Хотя достаточно часто находились те, кто покушался отобрать силой, не вникая в детали, все же мало-помалу в Европе освоили (и даже оценили) удобства, которые наличие денег вносит в жизнь обществ.
Не с первого взгляда, но в конечном счете все как бы опять свелось к телам (сырью, запасам, машинам, работникам) и (теперь уже в символической форме цен) к их вполне осязаемым материальным взаимоотношениям. Правда, к цене материала теперь пришлось добавлять еще и цену рабочей силы (а потом и оценку ее качества) и прибыль (а потом и «сверхприбыль») инициатора-капиталиста, предпринимателя (которого многие, унаследовавшие свои взгляды от варварских предков, не прочь были опять отождествить с евреем или другим, похожим, инфернальным существом). Материализм торжествовал свою победу в рабочих кружках и в интеллигентских тусовках, по своим разным внутренним причинам заинтересованных в такой упрощенной модели действительности.
Однако интенсивная деятельность банков и международная кооперация в сочетании с революцией в средствах связи за последние два века, в которые евреи опять сумели выжить и преуспеть — правда, уже наряду со множеством представителей почти всех других национальностей — понемногу свела к нулю и эту материалистическую иллюзию. Оказалось, что деньги могут сами порождать деньги, как бы минуя промежуточные превращения (формула «деньги-деньги» вместо прежней «деньги-товар-деньги») и, таким образом, обнажая сугубо идеалистическую (т. е. в конечном счете конвенциональную, психологическую) основу человеческого общежития.