Тайна Биг Боу

Зангвилл Израэль

— Кто из нас сейчас бездельничает, вы или я, Кантеркот? Но меня нисколько не интересуют поэты, разве что кроме присутствующего здесь. Я всего лишь простой человек, и я хочу знать — в чем смысл того, что один человек властвует над всеми остальными?

— А, вот то, о чем часто говорил Том Мортлейк. «Подождите, вот наберете вес, Питер, будете заведовать профсоюзным фондом, и тогда рабочие поднимут вас в воздух, как свое знамя, и будут кричать "ура!"»

— О, это потому что он на голову выше их,— ответил Кроул с искорками в грустных серых глазах.— Но это не значит, что

я говорил бы по-другому на его месте, и ты совершенно зря так к нему относишься. Том — славный малый, мужчина до мозга костей, а это чего-то да стоит. Я не отрицаю, у него есть свои недостатки, например, я помню, как он стоял вот тут, прямо у меня в лавке, и осуждал бедного покойного Константа. «Кроул»,— сказал он,— «от этого человека один только вред. Не люблю этих утонченных филантропов, заводящих споры о том, в чем они совсем не разбираются».

Дензил невольно присвистнул: вот это новость!

— Я думаю,— продолжал Питер,— что он немного завидовал тем, кто мог бы подорвать его влияние. Но все же эта зависть исчезла — ты сам знаешь, что они с покойным стали приятелями, да и все об этом знают. Том — не тот человек, что будет держаться за предрассудки. И все же — это ничего не говорит против республики. Посмотрите на царя и на евреев. Я всего лишь простой человек, но я не стал бы жить в России ни за какие коврижки… да даже за всю кожу для башмаков, что там есть! Англичанин облагается налогами для того, чтобы содержать эту причуду — монархию, то есть, по меньшей мере, короля в его замке, командующего всеми из Виндзора… Простите меня, погодите минутку, меня благоверная зовет…

— Нет уж, простите, это вам придется подождать минутку. Я ухожу и, прежде чем уйти, хочу сказать… я чувствую, что вам следует знать это… после того что произошло сегодня, я уже не смогу чувствовать себя здесь так же, как… как бы это выразить? … как в былые дни.

— Нет, нет, Кантеркот, не говорите так, не говорите! — взмолился маленький сапожник.

— Что же, тогда я выражусь грубо, так?

— Нет, нет, Кантеркот. Не поймите меня неправильно. Просто мать в последнее время перебивается кое-как. Вы видите: у нас такая… подрастающая семья — день ото дня растет. Но не берите этого в голову. Заплатите, когда у вас будут деньги.

Дензил покачал головой.

— Так не может быть. Вы знаете, что я снял вашу верхнюю комнату с тем, чтобы проживать и столоваться здесь. Потом я узнал вас получше. Мы беседовали. О Красоте. И о Пользе. Оказалось, что у вас нет души. Но вы были честны и понравились мне. Я зашел так далеко, что стал обедать с вашей семьей. Я чувствовал себя как дома в вашей задней комнатке. Но ваза была разбита (я говорю образно, не про ту вазу, что на каминной полке), и хоть запах роз продолжает ублажать наше обоняние, осколки не собрать воедино. Никогда.

После этих слов Дензил печально кивнул головой и побрел прочь из лавки. Кроул пошел было за ним, но миссис Кроул продолжала звать его, а в культурном обществе призыв дамы всегда имеет приоритет.

Кантеркот пошел прямо — во всяком случае, настолько прямо, насколько мог — в дом номер сорок шесть по Гловер-стрит и постучал в дверь.

Служанка Гродмана открыла дверь. У нее было рябое лицо цвета кирпичной пыли, но вместе с тем кокетливые манеры.

— И вот мы снова здесь! — весело сказала она.

— Не разговаривай как клоун,— оборвал ее Кантеркот.— Мистер Гродман у себя?

— Нет, вы вывели его из себя,— прорычал вышеупомянутый мистер, неожиданно выходя ему навстречу в тапочках.— Входите. Какого черта вы делали после дознания? Снова пили?

— Я дал зарок: и не притронусь к спиртному после…

— Убийства?

— А? — вздрогнул Дензил Кантеркот.— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. С четвертого декабря я расследую это убийство, как другие рассчитывают долготу Гринвича.

— Вот как… — начал было Дензил Кантеркот.

— Дайте подумать… Почти две недели. Довольно долго вы держались подальше от выпивки — и от меня.

— Даже не знаю, что хуже,— раздраженно буркнул Дензил.— От вас обоих я теряю голову.

— Правда? — расплылся в довольной улыбке Гродман.— Ну, это всего лишь мелкая кража, в конце-то концов. Что насыпало соль на ваши раны?

— Двадцать четвертое издание моей книги.

— Чьей книги?

— Ну хорошо, вашей книги. Вы должно быть получили кучу денег за «Преступников, которых я поймал».

— «Преступников, которых япоймал»,— поправил его Гродман.— Мой дорогой Дензил, сколько мне нужно напоминать вам, что это мой опыт лег в основу моей книги, а не ваш? В каждом из описанных дел я подавал читателю преступника в качестве главного блюда. Любой журналист мог бы состряпать соус к нему.

— Напротив. Настоящий журналист оставил бы все в первоначальном виде. Вы и сами могли бы это сделать так — ведь нет человека подобного вам в том, что касается холодных, ясных, точных и научных высказываний. Но я идеализировал ваши голые факты и вознес их до уровня поэзии и литературы. Так что двадцать четвертое издание вашей книги говорит о моем успехе.

— Вздор! Двадцать четвертое издание было выпущено не благодаря вашим талантам, а благодаря этому убийству! Или, быть может, вы его совершили?

— Если это так, то вы меня быстро поймаете, мистер Гродман,— ответил Дензил уже другим тоном.

— Нет. Я в отставке,— засмеялся Гродман.

Дензил не стал укорять экс-детектива за легкомыслие и даже сам рассмеялся.

— Ну дайте хотя бы пятерку, и будем квиты. Я в долгах.

— Ни пенни. Почему вы не приходили со времени убийства? Мне пришлось самому сочинять то письмо в Пелл Мелл Пресс. Могли бы заработать крону.

— У меня писчая судорога, и я не смог закончить свою последнюю работу. Я приходил, чтобы сказать вам это тем утром, когда…

— Когда произошло убийство. Так вы сказали на дознании.

— Это правда.

— Конечно. Вы ведь сказали это под присягой. Очень похвально, что вы встали так рано, чтобы поведать мне об этом. В которой руке у вас была судорога?

— Ну, в правой, конечно же.

— А разве вы не можете писать левой рукой?

— Не думаю, что я в ней смогу хотя бы держать ручку.