Тайна Царскосельского дворца
Шрифт:
— А почему вы сами не вышли замуж? — спросила она Регину.
— Потому что я была очень разборчива, ваше высочество! — прямо и смело ответила камеристка.
Принцесса Анна рассмеялась, затем спросила:
— А женихов у вас было много?
— Да, очень много! — прежним уверенным тоном ответила Регина.
— У вас на родине осталась семья? — продолжала принцесса, заинтересованная оригинальной собеседницей.
— Да, у меня там старушка-мать, ваше высочество!
— И вы помогаете ей?
— Да, я посылаю
Анна Леопольдовна сочувственно взглянула на нее и в первый раз заметила, что ее камеристка одета так богато и почти роскошно, как не одевались и иные придворные дамы. Однако она не захотела подобным замечанием обидеть свою оригинальную собеседницу. Но та как бы на лету поймала ее мысль и ответила на невысказанное ей замечание таким вызывающим взглядом, что принцесса, подчас довольно робкая, поневоле потупилась. Она вспомнила, что Регина была рекомендована и вызвана Бироном, и почему-то почти раскаялась, что согласилась принять ее к себе на службу.
— А герцога вы давно знаете? — спросила принцесса, желая разрешением этого вопроса несколько выяснить себе личность своей камеристки.
Та пристально взглянула на Анну Леопольдовну, и по ее красивому лицу промелькнула как бы тень какой-то досады.
— Да, я помню его так же давно, как себя помню! — ответила она. — Я была еще ребенком, когда герцог бывал у нас — там, далеко, на моей родине!.. Он в то время не был еще ни так богат, ни так знатен, как теперь!..
— Вы и его жену так же давно знаете?
— Нет! Ее я знаю несравненно меньше.
— И, кажется, не особенно горячо любите ее? — спросила принцесса Анна, увлеченная какою-то непроизвольной откровенностью.
— Да разве кто-нибудь любит ее? — проговорила Регина тоном такой откровенной ненависти, что Анна Леопольдовна в душе поблагодарила Бога за то, что у нее нет таких врагов, как эта странная немка.
Почти в тот же день на половине императрицы происходила другая, не менее характерная сцена.
Герцог Бирон, рассердившийся за что-то на любимую камер-юнгферу императрицы Юшкову, сделал ей строгий выговор, и она, недовольная и сильно оскорбленная, оставшись одна при императрице, с огорченным и убитым видом припала к ее руке и, заливаясь слезами, проговорила:
— Недолго мне осталось быть при вашем величестве! Недолго мне моим счастьем несказанным наслаждаться!
— Про что ты говоришь? И кто отнимает у тебя твое счастье? — сдвигая брови, спросила императрица, не любившая этих предисловий, за которыми обыкновенно следовали какие-нибудь новые каверзы или сплетни.
В этом смысле за Юшковой всегда оставалась пальма первенства, и государыня, подчас любившая быть в курсе всего, что делалось при ее дворе, иногда не прочь была выслушать свою любимицу.
Однако на этот раз Анна Иоанновна не была особенно расположена к беседе с придворной вестовщицей, и последняя, заметив это, еще
— Договаривай, коли начала, — гневно заметила императрица. — Про что ты речь завела? Кто тебя обидел? На кого жалобу принести хочешь?
— Помилуйте, матушка вы наша! Да смею ли я, холопка, ваше величество своими жалобами утруждать! Я свое место знаю и понимаю, чем я вашему величеству обязана и как должна себя пред вами содержать!..
— Знаешь, да не всегда исполняешь! — строго заметила государыня. — Договаривай, что ли… На кого ябеду сочинила?
Юшкова обиделась.
— От роду я ябедницей пред вашим величеством не бывала! — сквозь слезы произнесла она. Я к тому и свою речь повела, что я пред вашим величеством поставлена так, что мне грозит опала, коли я вовремя сама от вас убраться не догадаюсь!.. Да силушки моей не хватает… Привыкла я на наше солнышко красное каждый день любоваться. Не стерпит мое сердце преданное, чтобы вас, ваше величество, не видеть!.. Не уйду я сама; дождусь, пока лихие вороги меня от вас выживут!
— Никаких у тебя нет лихих ворогов и никто тебя выживать не думает!.. А если ты на герцога в обиде за то, что он обрезал тебя, так сама виновата: не подвертывайся, не суй своего носа куда не следует!
Юшкова покраснела.
— Уж кому бы гневаться на меня, да не его светлости, — язвительно заметила она. — Уж пред кем я лишним своим глупым словом и виновата, да не пред ним!.. Как камень я молчу… слова от меня никто никогда не слыхал!
— А что бы ты сказать про него могла? — гневно сдвигая брови, произнесла императрица. — И кто бы тебя слушать стал?
В душе Анна Иоанновна была сильно заинтригована, но не хотела показать это. Уже несколько раз до нее доходили намеки о каком-то увлечении герцога, и хотя отношения состарившейся императрицы и состарившегося вместе с нею фаворита уже давно не носили никакого романтического характера, но равнодушно слышать о том, что она называла «неверностями» Бирона, Анна Иоанновна, по старой памяти, не могла, и всякий намек на что-нибудь подобное заставал ее врасплох.
Так было и теперь. Императрица почуяла в словах обиженной Бироном Юшковой враждебную нотку против него и поняла, что за местью Юшкова не остановится.
Понял это и шут императрицы, князь Голицын, вязавший в углу шерстяной чулок, и, с обычной своей бесцеремонностью вмешиваясь в разговор, заметил:
— Выпустила змея жало!.. Быть кому-нибудь отравленному!
— Молчал бы ты, князь сиятельный! — ядовито заметила ему Юшкова. — Не такой у тебя чин, чтобы людей язвить.
— Да я ведь про змею, а не про тебя! — повел плечами шут. — Нешто ты — змея? Что ж, коли сама сознаешься, так я спорить с тобой не буду! Ты ее, государыня, не слушай! — обратился шут к императрице. — Мало ли что она молоть станет? Язык-то ведь без костей… никогда не устанет!