Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Дико! Из кабинета я ежедневно видел монумент, чем-то напоминающий огромную буденовку, а вот разглядеть поближе никак…
Латыш по-солдатски шагнул к Николаю Николаевичу:
— Дорогой историк, что тут примечательного?
Калугин увидел быстро шагавшего Ивана Воркуна в форменной фуражке с красным околышем и заговорил повеселее:
— Перед нами, — кивнул на бронзу, прогретую жарким солнцем, — памятник Дружбы народов…
— Что?! Что-о?! — театрально рассмеялся новый вожак молодежи Дима Иванов, однофамилец архивариуса. — Цари не объединяли нацменов! Сталкивали
Дима, ставленник зиновьевцев, заглянул сюда не прощаться, а выявить, кто провожает ленинца. Он вызывающе сунул руки под боковой ремень портупеи: «Ну, что-де, и крыть нечем?!»
Робэне, заведующий совпартшколой, представительный латыш, с белой пушистой бородищей, словно бог Саваоф, грозно глянул на комсомольского руководителя в новеньком юнгштурмовском костюме и брезентовой шляпе с прямыми широкими полями.
— Не мешай слушать! — И мягкий взгляд, полный признания, в сторону Калугина: — Продолжай, пожалуйста…
«Не есть ли это начало открытого противоборства с зиновьевцами в нашей парторганизации?» — подумал Николай Николаевич, не желая оставить реплику противника без ответа.
(Дорогой читатель, в те годы не было теперешнего гимна Советского Союза, и Калугин, естественно, не мог осадить Диму Иванова общепризнанной истиной: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь».)
— Одно дело цари, и другое — люди русские! — Прижимая книгу к сердцу, он восхищенным взглядом окинул гранитную кафедру отечественной истории: — Здесь плечом к плечу — русские и украинцы, грузины, молдаване, греки…
— Конкретней! — взмахнул шляпой Дима, лицом похожий на популярного актера Макса Линдера. — Который грек?
— Вот Максим Грек! Рядом немцы, скандинавы, татары и даже воспетый Пушкиным тунгус…
— А при чем тут «дружба народов»? — выкрикнул Дима. — Липа!
— Нет, батенька, аргументы налицо. — Историк книгой выделил статую в гетманской одежде, с булавой в руке: — Богдан Хмельницкий! Олицетворяет объединение Украины с Россией. (Перевел взгляд на генерала с кавказским профилем и вьющимися бакенбардами.) Полководец Багратион. Потомок грузинских князей Багратиони. Именно они добились присоединения Грузии к России. А Багратион личным примером содействовал великому единству: вместе с Суворовым он бил заклятых врагов Грузии турок и персов, а тем самым наглядно убеждал, что в союзе с русскими кавказцам не страшны никакие набеги ворогов. (Вскинул книгу.) Но полнее всего здесь представлена наша дружба с прибалтами!..
Грохнись в тот миг высоченный памятник, он не потряс бы латышей, как слова Калугина. Даже Воркун бухнул:
— Кто?!
Выждав паузу, историк достойно произнес:
— Вот Гедемин… Ольгерд… Кейстут… Витовт… Довмонт…
— Все литовцы, — вздохнул Робэне, протягивая крупную крестьянскую ладонь. — А эстонцы, латыши?
В его голосе столько надежды, что экскурсовод не посмел разочаровать рижанина и рассказал о скрытой фигуре памятника:
— Не она ли олицетворяет латыша? Ведь мы же вместе боролись против царизма. Так или не так?
Неважно, что сейчас не обнаружили засекреченную статую, зато латыши обнаружили на
— Меня давно волнует: почему русские доверяют нам, не русским, руководящие посты? Почему так? Откуда это?
— От Великого Октября! — вставил Дима. — Смотри в корень!
— Верно! Но, друзья мои, смотрите и под корень: корень тоже чем-то питается. — Историк снова обратился к памятнику: — Перед нами уникум! Из всех народов мира только русские подняли на свой национальный пьедестал столько нерусских. Не так ли?
Все латыши: Соме, Робэне, Калейс, Кродов, Каулин — национальный вопрос изучали в подполье, тюрьмах, ссылках и схватках с белыми, — они одобрительно смотрели на памятник Дружбе народов. А гид вывел тысячелетний смысл России глазами современника:
— Всякое царствование кончается царствованием народа!
— Правда! Здорово! Спасибо! — дружно благодарили латыши.
Смущенный похвалой, историк двинулся к чекисту:
— Голубчик, продолжать поиск? — спросил он тихо.
Иван злыми глазами стрельнул на дорогу, где в открытой коляске ехал местный комиссионщик Коршунов, обложенный покупками.
— Замахнулся на пивоваренный завод. Откуда капитал?
Чекист никак не мог смириться с частной торговлей, но в данном случае его реплику Калугин воспринял как ответ на свой вопрос и решил сегодня же зайти в коршуновский магазин.
Воркун заметил в руке друга книгу и глазами спросил: «О чем она?» Тот, рассказывая о противоречивом мировоззрении Федорова, вспомнил о недавнем споре в большой коммуне. Там свой устав, совет, свои дежурства и общая столовая, где завтраки, обеды и особенно ужины сопровождались обсуждением новостей и оживленными дебатами. В последнее время умами коммунаров завладел первый «Ленинский сборник». В нем — замечательные письма Ильича к Максиму Горькому. Горячую перепалку вызвала ленинская реплика: «Я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии».
Пучежский считал: «Вредная философия вредна всем». Коммунары, разумеется, не зря пригласили к себе Калугина. Они общими усилиями отбили атаку губполитпросветчика. Тот признал, что диалектику подарил нам идеалист Гегель. Но Калугин остался недоволен собой: не сумел назвать художника, черпающего полезное из всякой философии.
А сейчас у него в руке книга религиозного утописта, идеи которого волновали титанов русской литературы: Толстой, как и Федоров, войне противопоставил вселенский мир; Достоевский увлекся космическими фантазиями Федорова.
Насколько нить интуиции сложна, запутана, скрыта, настолько она в конечном счете ясна и продуктивна: связь-то меж большевиками и Федоровым в одном отношении оказалась вполне реальной, Федоровский призыв к сознательному овладению природой средствами науки и техники, к выходу в космос, а главное, дерзновенная мысль управлять эволюцией — все это широкомасштабно и прогрессивно. Вот и ленинский план электрификации России удивил даже фантаста Уэллса!
Тем временем чекист, прощаясь с другом, глазами стрельнул на белое здание губкома: