Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Здесь при Петре Первом помещалась Новгородская славяно-греко-латинская школа. Заметь, еще тогда наши предки изучали науку о правильном мышлении.
— А теперь что? Не нужна?
— Нужна! Но сейчас нам важнее диалектическая логика.
— А зачем тогда еще «Логика открытия»? — допытывался я, любуясь старинным белостенным зданием бывшей школы.
— Логика открытия, голубчик, это практическое применение формальной и диалектической…
— Как?! — удивился я. — И школьная логика пригодилась?!
Моя
— Друг мой, какая разница между фактом существования и фактом развития? Нуте?
Вот сила точной постановки вопроса! Я сразу понял, что «фактом существования» занимается обычная логика, а «фактом развития» — диалектическая. Я соразмерил:
— Прежде чем отбыть, надо быть: сначала самолет, а потом уж полет.
— Верно! Логик строит «самолет», а диалектик ведет, управляет им. Один — конструктор, другой — пилот…
— А при чем тут «Логика открытия»?
— При том, батенька, что и конструктору и пилоту приходится прокладывать путь в НОВОМ направлении, учитывать десятки, сотни количественных показателей, подбирать ключи проникновения ко всем непредвиденным обстоятельствам…
— Логика открытия — связка ключей?
— Верно! Но ни один ключ не может быть универсальным, а в целом — вся связка ключей — универсальная логика.
В те дни во мне с прежней силой заговорил Шерлок Холмс, и я поймал учителя на слове:
— Каким ключом можно открыть тайник Алхимика?
Мы вышли на Кремлевский мостик с массивными цепями. Слева продолговатый кинотеатр «Экран», справа ворота Летнего сада, — там и здесь небольшие группки молодежи. А в центре дорожники чинят булыжную мостовую. Калугин спросил их: скоро ли магистраль будет готова принять зарубежные машины?
Я смекнул, почему сегодня изменен маршрут. Учитель, как член Комитета содействия автопробегу, проверял готовность города достойно встретить иностранцев. И пока мы не вышли на пустынную площадь, он не спешил с ответом на мой вопрос:
— Дорогой Шерлок Холмс, — строго заговорил он, — впредь не произноси громко кличку спекулянта: мы общаемся с начальником ГПУ — надо понимать. А чтобы вскрыть тайник Алхимика, разумеется, нужна связка ключей. Однако, друг мой, без упрощения нет учебы. Пока возьмем «ключ номер три»…
Стоя в центре площади, он осмотрелся и тихо спросил:
— Кто входит в твой треугольник?
Я не сразу сообразил:
— Алхимик — посредница — дантист.
— Верно! Три звена. Теперь вскрой противоречие между крайними звеньями.
Эту задачу я одолел:
— Алхимик жаждет сбыть золото дороже, а дантист, напротив, купить дешевле; один не прочь объегорить другого, но оба, боясь тюрьмы, прячутся друг от друга: меньше контактов — безопаснее. Но без посредника не обойтись.
— Так!
— Она в меньшем ответе — соучастница. Общается с тем и другим. И оставляет больше следов. Значит, более уязвима.
— Умница! Слабинка, разумеется, в среднем звене, за которое и ухватимся, чтобы вытащить всю троицу на лобное место.
Мы шли в сторону газона, где высокий забор отгородил наши спортивные площадки. Я вспомнил вчерашнюю игру и рассказал о защитнике команды гостей «Сене-Ване»…
— Он очевидец диверсии на Волховстрое…
Я вообразил себя первоисточником, поскольку газеты молчали об этом. Но ошибся. Учитель пояснил:
— Иван Матвеевич сказал: след диверсанта ведет к нам…
— А если контрик и Алхимик — одно лицо?
— Возможно, — он взял меня под руку. — Не распыляйся. Ты еще Филю и Циркача не привел. Знаешь их новое убежище?
— Узнаю. В день прибытия интуристов они не утерпят, чтобы не взглянуть на шикарные машины и знаменитых гонщиков.
— Почему вчера не проводил ребят до «дома»? Нуте?
— У нас был товарищеский ужин в Софийке. Нет, нет! На двадцать два футболиста — двенадцать бутылок пива. Мы не увлекаемся…
В конце Ленинградской улицы из бревен и досок возводили над валом декоративную арку. Калугин обратил внимание не на строителей, а на прохожего в милицейской форме, рядом с которым важно вышагивал по-волчьи строгий пес-овчар.
— Знаменитый Буй, — шепнул учитель. — Награжден золотой медалью на Всесоюзной выставке судебно-розыскных собак. Приятно! А то наш город ныне славен лишь ликерами. Смотри, душа моя, пристрастишься к бутылочке — прощай спорт…
Он оглянулся назад и неожиданно предупредил меня:
— От самого Кремля за мной идет уборщица губкома: видимо, ждет, когда мы разойдемся…
На его всегда задумчивом лице вертикальная морщина меж густых бровей вытянулась дольше обычного: наверное, он чувствовал, что уборщица сообщит сейчас нечто важное, но малоприятное. Зайдя за вал, я с нетерпением ждал учителя…
Сегодня ровно два года, как самогонщики утопили ее незабвенного мужа. Пора помянуть, да страх одолевает, как бы кремлевский начальник в красной рубахе не схватил за руку. Прошлый раз она выходит из храма, а он отвел ее в сторону и давай срамить по-всякому: «Дура деревенская, не позорь Дом партии. Ты же вдова коммуниста, милиционера!»
К земляной насыпи моста прижалась белая часовня со столбами из темного камня. Здесь хранится древний деревянный крест, украшенный резьбой. Перед ним, чудотворным, Матрена не раз стояла на коленях. Заказала сорокоуст по убиенному супругу Владимиру. По старому завету, поставила витую коленцами свечу, помолилась за упокой души его и за здравие Ксюши, кровиночки своей. И на сердце полегчало.