Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Славных людей двадцатого века приглашаю в одиннадцатый! — Он изящной тростью с костяным набалдашником указал на бронзовую дверь, украшенную растительным орнаментом: — Здесь, навещая сына, проходил Ярослав Мудрый…
Пахнуло соборной прохладой и горелым воском. На фоне золотистого пятиярусного иконостаса таяли клубочки дыма. С круглого подсвечника монашка сдергивала горячие огарки и гасила их. На ближней стене гид тростью обозначил древние поблекшие фрески:
— Чета византийцев! Большеглазая, с ярким ртом — моя
Легко принимая юмор, Калугин одобрительно улыбнулся:
— Все так! Но углядеть мягкие волосы под короной?..
— Хе! — Не смутился великий импровизатор. — В день переворота я корону набок, хвать за гриву — и утоп в русой шелковине. А Костяга оказался своим парнем: даже в глаза не плюнул!
Воркун готов расхохотаться, но вовремя оглянулся. За его спиной притих длинноволосый пономарь: горсовет перенес крестный ход на конец августа. Церковники опротестовали и ждут ответа.
— Поймите правильно, — обратился к священнослужителю Калугин, — пробег машин, а тут скопление народа. Долго ли до беды? Не так ли?
Чернорясник покорно раскланялся. А гид продолжал шутливо:
— Моя родословная от Садко Богатого. Когда мой батюшка, торговый туз третьей гильдии, писал завещание, звонили во все колокола. И не зря! Мне в наследство достались земельные участки: палисадник при доме и семейный склеп на кладбище. А главное сокровище — мой веселый нрав.
Нелепо всерьез рассказывать историку о том, что ему известно лучше, — и Квашонкин взял верный тон. Видимо, его артистическая натура позволила ему добиться того, чего не смог Передольский: ученица профессора бросает эстраду.
— Голубчик, смех не только для потех!
— Хе! Фантазия всесильна! Бог — чистейшая придумка. А миллионы людей тысячелетиями верят, служат ему, идут на все во имя пустышки. Но церковные ризницы не пусты. — Подойдя к перилам, он сунул трость в темный проем подполья, где рядами стояли каменные гробы с мощами: — Здесь после вечерни укрылся вор. (Калугин заметил настороженность Ивана.) А ночью открыл железную дверь, ведущую наверх, в сокровищницу. Восемьсот тридцать шесть перлов! Сигнализацию, конечно, обезвредил…
Хранитель открыл толстую дверь и, освещая мерцающей свечкой каменные ступени винтовой лестницы, поучительно продолжал:
— По наивности воришка взял хрустальный крест Бориса Годунова и другие уники, отмеченные в «Путеводителе». Сбыть их хлопотно. В Одессе сует ювелиру, а тот: «Ай! Ай! Бегу за деньгами!» И ведет мильтона. Наш герой тягу. Подался в Новороссийск. И там спасся бегством. Пришлось бедняге заработать на обратный путь, добывая астраханскую соль. Веселая картинка! За пазухой миллионы, а ноги в язвах. Так и вернулся сюда с повинной…
— Судили? — заинтересовался чекист.
— Два года условно, — ответил
— А набей воришка карманы жемчугом? — доискивался Иван.
— Хе! Это хватка профессионала. — Хранитель заверил, что с его приходом хищения прекратились. Он, король бильярда, завел дружбу со здешним гопником, своим поклонником: — Так тот предупреждает меня: «Жди ночью». И только гастролер к Софии, а я тут как тут: «Брысь на станцию!»
Белая ризница имела форму большой подковы. Дневной свет через узкие оконца полосками процеживался на застекленные витрины и шкафы с золотыми блюдами, чашами, митрами в самоцветах.
Квашонкин облюбовал иконку, похожую на плоскую сигару:
— Ювелирное чудо! Тончайшая паутина перегородок залита разноцветной эмалью. Георгий Победоносец с копьем. Новгородка, полоща белье, извлекла из воды золотинку. И продала скупщику за пять нэповских рублей. А тот «уступил» шведскому интуристу за пять тысяч тех же нэповских. Когда швед в ленинградской «Астории» взялся за чемодан, в номер вошел чекист, вернул гостю деньги, а уникум — обратно в Новгород…
Воркун слушал с особым вниманием: видимо, искал связь между Алхимиком и золотым фондом музея. Чутье чекиста повело его к большим поделкам из золота. Они поступали сюда из разных ризниц. Но кто доставлял? Кто контролировал? И Воркун перевел взгляд на краеведа. Тот не замедлил:
— Друзья мои, «ризница», от греческого корня — основа, сущность. Мы находимся в хранилище «сущностей». Здесь любая драгоценность поворачивается к нам своим «сходством» и «различием», подзадоривает нас: «Мои-де полярности могут вскрыть в образе пять существенных граней». Не верите?
— Буксую! — пробасил Иван, присматриваясь к хранителю.
— Хе! — возник тот. — Все экспонаты можно разместить на пяти полках, но чтобы ОДНУ вещь повернуть ПЯТЬЮ сторонами — нет!
Он выбрал деревянный станок, где, подобно киям, выстроились старинные посохи, и тронул простую дубину с утолщением на конце:
— У сей долбухи не пять, а одно назначение — дубасить!
Его поддержал Воркун: оба усомнились. Историк принял вызов:
— Дубина, как и все предметы ризницы, — экспонат. И в этом отношении, заметьте, ОДНООБРАЗНА. Не так ли?
— Так! — охотно одобрил Квашонкин. — Палка — экспонат!
— И родня трости, посоху, жезлу. В этом смысле дубина едина со всеми палками коллекции, то есть ЕДИНООБРАЗНА. Согласны?
— Различаю, — вступил Квашонкин. — Дубина в роли экспоната всей ризницы — это одно, а в роли представителя лишь собрания посохов — другое. А в чем еще особенность?
— Дубина отлична от всех посохов! Она — единственная копия с долбни, которой Иван Грозный дубасил неповинных новгородцев…
— Тысячи полегли! — в сердцах добавил Василий Алексеевич.