Тайна древлянской княгини
Шрифт:
А пока Утушка приближалась, урмане с не меньшим любопытством рассматривали ее. Похожая на свою мать-ирландку, она была невысокого роста и легкого сложения, с чертами лица тонкими и правильными, недостаточно выразительными, чтобы их можно было назвать красивыми, но определенно миловидными. От Дарфине она унаследовала светло-карие глаза, а от Хакона – темные брови. Рядом со зрелой женщиной Оловой и тем более старухой Велерадой она смотрелась совсем девочкой, но держалась так величаво, что, как ни странно, малый рост, худоба и юная внешность лишь подчеркивали
В воде под мостом лежал обгоревший остов телеги, с помощью которой ладожане прикрыли свое отступление; она сейчас казалась той лодкой, на которой сам Велес перевозит души с живой стороны на мертвую.
Вот три посланницы ступили на мост, приблизились на десяток шагов к дальнему его концу и остановились: дальше надо было подняться по откосу, но мужчины наверху стояли к его краю вплотную, и Утушка застыла над текучей водой, снизу вверх глядя на человека, в котором угадала своего родича и убийцу своего отца. Ее била дрожь от волнения, зубы сжимались от чувства бессильной ненависти и негодования. В голове билась мысль: если он не пощадит и племянницу, то, по крайней мере, очень скоро она в ином мире снова встретится с матерью, с отцом… а может, и с мужем тоже.
– Похоже, к нам вышли три норны этой земли – дева, женщина и старуха! – воскликнул мужчина с рыжей бородой, опирающийся на ростовой топор. – Кто вы такие, женщины?
– Мое имя – Ауд, я дочь Хакона сына Хрёрека, – на северном языке ответила Утушка. – я пришла, чтобы говорить с мо… с вождем этого войска… Хельги сыном… сыном… – Она не знала, имеет ли право назвать его сыном своего деда. – Хельги, сыном Сванрад и Хрёрека. Кто из вас…
– Это я. – Стоявший в середине сделал небольшой шаг вперед. – Я – Хельги сын Сванрад. Так ты – дочь Хакона сына Хрёрека? Почему ты получила такое имя, неизвестное в нашем роду?
– Я получила имя в честь древней королевы Альдейгьи, жены Ингвара Старого, который был первым конунгом этой земли. – Утушка слегка растерялась: не такого вопроса она ожидала, но тем не менее ответила: – Дивинец – это его могила.
– Но разве ты в родстве с ним?
– Нет, но мой отец хотел показать, что считает себя связанным с этой землей.
– Это не делает тебя настоящей королевой. Есть ли здесь женщины более знатные, чем ты?
– Более знатные? – Утушка в растерянности обернулась к Велераде, которая считалась одной из самых знатных женщин Ладоги, ибо происходила из Любошичей, здешнего «старшего рода».
– В Альдейгье есть королева? – снова спросил Хельги.
– Есть одна женщина, которая может называться королевой, – подала голос Олова. – Женщина, которая происходит от самого знатного здешнего рода и была женой одного конунга на юге.
Она сразу поняла, кого имеет в виду пришелец. Олова, как и другие волхвы, уже знала о предсказании Гневаши и не удивилась тому, что Хельги спрашивает о женщине, которую еще не видел.
– Это на ней Хрёрек конунг хотел жениться, чтобы получить власть над этой землей?
– Да.
– Откуда ты знаешь? –
– Я все знаю, – с небрежной уверенностью отозвался Хельги. – Если уж никто из здешних мужчин не имеет смелости выйти мне навстречу и приходится вести переговоры с женщинами, я буду говорить только с королевой этой земли. Брат моей матери, Одд Хельги, делал так, и это принесло ему славу и удачу. Возвращайся, дочь Хакона.
– Но ответь мне сначала, жив ли мой муж, Братила сын…
– Я буду говорить только с королевой, – повторил Хельги, а потом повернулся и пошел прочь.
Настала ночь, но не принесла ни тишины, ни покоя. В переполненной крепости люди были не только во всех постройках, но и лежали на мокрой земле двора; многие спали сидя, потому что даже лечь было негде. Все понимали, что долго так не просидеть: день-другой от силы, а потом теснота, скученность, недостаток припасов заставят открыть ворота. Тем не менее воеводы старались держать уцелевшие остатки дружины в готовности к новой битве; на верхней площадке каменной стены горели факелы, переговаривались хирдманы. Но даже в воротной башне, сколь ни тесно там было, ночевали вповалку женщины и дети самых знатных ладожских семей, выгнанные бедой с собственных дворов.
Относительно тихо было только в одном помещении: в спальне самого Рерика, где он обычно жил вместе с несколькими ближайшими людьми. И сейчас Гудрёд, его давний соратник, спал на полу у стены, а Бьярт, еще довольно молодой парень, сидел возле лежанки раненого вождя. Утушка дремала, сидя на большом ларе, а ее сестра Малова, уставшая от всех переживаний, уже спала на лежанке, которую обычно занимали Гудрёд и Бьярт.
Но вот открылась дверь, вошли три женщины. Утушка вскинула голову, Бьярт обернулся.
– Выйди покуда, – велела ему Ведома, вошедшая первой. – Будем ворожбу творить, о судьбе князевой вопрошать.
Бьярт помедлил, но поднялся: этих трех женщин глубоко уважал сам Рерик, и он не мог с ними спорить. Разбудив Гудрёда, Бьярт кивнул ему на дверь, и оба вышли. Льдиса и Олова передвинули скамью, на которой он прежде сидел, и поставили напротив лежанки, Ведома покрыла ее белым платком.
– Благословите, боги светлые, чуры родные и дисы добрые, судьбу князя вынуть, путь указать! – Она поклонилась на четыре стороны, то же сделали ее сестры.
Ведома отвязала от пояса кожаный мешочек, распустила ремешок и выбросила на платок двадцать четыре круглые костяные бляшки. Искусство гадания на рунах в семью принесла варяжка Алов Мудрая, иначе Олова, их прабабка, в честь которой одна из внучек Радогневы Любшанки получила имя.
Знаю я, что есть ясень по имени Иггдрасиль,– напевно начала Ведома на северном языке.
Окропляется белой влагою он,– подхватила Льдиса.