Тайна гибели адмирала Макарова
Шрифт:
Кронштадт жил в волнении: сумеет ли "Ермак" пробиться через ледяные поля или нет? И вот пришла весть - приближается! Все население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка во главе с сами полковником на лыжах первой приблизилась к "Ермаку". Под крики "ура!" и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт ледокола.
В Кронштадтской гавани было черно от людей, высыпавших на лед. 4 марта Макаров записал: "День этот будет надолго у меня в памяти". Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые добирались
В кают-компании "Ермака" стало уже тесно от большого числа важных гостей. Как всегда в подобных случаях, нашлись люди, непреклонно убежденные, что для успеха дела следует немедленно же наполнить рюмки ("К тому же, господа, мороз на дворе, мороз!" Суеверный, как все моряки, Макаров умолял гостей воздержаться, по крайней мере, от победных тостов, пока "Ермак" не станет у стенки: мало ли что может еще случиться...
Но ничто не испортило торжества. Уверенно, как на смотру, "Ермак" вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За двести лет существования Кронштадта "Ермак" был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики "ура!". На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой Макаров. В этот день - 4 марта 1899 года - он записал в своем дневнике: "Все благополучно и эффектно...".
И это было действительно так. Вышедшая на следующий день кронштадтская газета "Котлин", рассказывая о восторженной встрече "Ермака", справедливо писала, что "в каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских". Эта общая гордость за успех Макарова ярко выражалась в многочисленных телеграммах, которые в те дни поступали в Кронштадт со всех концов России. Вот одна из них: "Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев". В тот же день и с той же подписью появилась маленькая заметка в газете "Новое время": "Победа эта "Ермака" над льдом первая. Дождемся, Бог даст, и еще более осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих".
Макаров собрался сразу же следовать в столицу, но ему срочно пришлось менять планы. Неожиданно поступило тревожное известие: в районе Ревеля одиннадцать пароходов затерты льдами и терпят бедствие. Помощь требовалась немедленно. Снялись с якоря утром 9 марта. "Ермак" с Макаровым на борту вновь пересек замерзший Финский залив, на этот раз в обратном направлении. Мощный ледокол за полчаса освободил корабли из плена. Ледокол вошел в Ревель, ведя за собою, как на параде, все одиннадцать спасенных пароходов. И вновь толпы восторженных людей, оркестры, депутации...
Четвертого апреля в два часа дня "Ермак", легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми - казалось, весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять "ура!", опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось
Множество репортеров осаждали Макарова и весь экипаж "Ермака". Расспрашивали, брали интервью. Пресса широко разнесла по России весть об успехах ледокола. Впрочем, что пресса! К газетной популярности Макарову было не привыкать. Но вот на одном из торжественных приемов в Петербурге прозвучали в его честь стихи, написанные известным в ту пору писателем Н. Гейнце. Заканчивалось это пространное стихотворное приветствие так:
Как молния, из края в край
Промчалось имя адмирала,
И "Ермака" не невзначай
Молва "Степанычем" прозвала!
Покорена сама природа
Всю Русь Макаров обошел,
И... к сердцу русского народа
Ему не нужен ледокол.
Все по-прежнему шло "благополучно и эффектно". Пока...
Весной 1899 года Макаров переживал триумф. Однако во всем этом шуме слышались явно фальшивые ноты. Восторженные надежды доходили порой просто до абсурда. Многие решили, что теперь можно будет плавать из Архангельска во Владивосток через Северный полюс по линии прямой, как железная дорога между Москвой и Петербургом. Некоторые даже советовали отправлять во Владивосток письма... с "Ермаком". Так, дескать, дойдут быстрее.
Газетчики, стараясь, как всегда, забежать вперед событий, разухабисто вещали в таком духе, что теперь, мол, до Северного полюса рукой подать, "Ермак" все сможет... Эти безответственные восторги в дальнейшем очень повредили как самому Макарову, так и всему делу освоения Арктики. Как выяснилось, что путь к полюсу еще очень труден, а "Ермак", естественно, не в состоянии выполнить невозможное, те же газетчики в погоне за новой сенсацией стали писать о ледоколе уничтожающие статейки. Тут взыскательные критики ударились в "либерализм". Ах вот куда пошли народные деньги? На адмиральскую авантюру? И зачем вообще народу, страдающему от плохих дорог и всяких там суеверий, освоение этого самого Северного полюса?
Макаров не имел никакого отношения ко всем тем нелепым восторгам. Он счел даже необходимым в свое время гласно охладить эту явно нездоровую горячность. Имея в виду экспедицию Норденшельда, который на небольшом судне прошел вдоль берега северной Сибири, Макаров указывал, что экспедиция "Ермака" по тому же маршруту будет не легче, а опаснее, ибо его корабль слишком велик для плавания в прибрежных водах, где летом лед гораздо меньше, а напор его слабее, чем в открытом морском пространстве.
Адмирал указал на еще одно существенное различие морального свойства, и различие немаловажное: "Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили, как героя; если же я брошу "Ермак", то меня за это не поблагодарят". И в итоге счел "маловероятным", чтобы ледокол смог в одиночку пробиться за одну навигацию к Берингову проливу. Макаров предвидел, что для успешной борьбы с тяжелыми льдами необходимы совместные действия нескольких или хотя бы двух ледоколов.