Тайна графа Эдельмута
Шрифт:
Бартоломеус кивнул.
В пути Эвелина выспалась и почувствовала себя много бодрее. Правда, голоса Бартоломеуса и графа Эдельмута доносились как из тумана, и все вокруг было нереально — будто во сне… Слабость нахлынула внезапно — настигнув ее на ступенях трактира, где отец собирался отобедать…
— Ну так как, вашему сиятельству все не лучше? — Из тумана выплыло лицо Бартоломеуса. Он имел привычку смотреть не улыбаясь и в упор — как будто выискивая в глазах собеседника ответы на свои вопросы.
Но
С этих пор время потекло прихотливо: то медленно, тягуче… то бешеными скачками. Озноб не прекращался, она то впадала в темноту, то снова выплывала в светлый кисельный туман.
И всякий раз в тумане маячила голова Бартоломеуса, одна из ее самых любимых — со светлыми курчавыми волосами и горбатым носом. Голубые глаза навыкате глядели не мигая в упор, губы шевелились, что-то, видимо, произнося. Эвелина не пыталась понять, что. Она полностью отдалась своим ощущениям: ее то трясло, как в зимнюю стужу в монастырском саду, то становилось жарко, как в преисподней…
Иногда она, кажется, говорила. Всякий раз после этого из тумана выползала рука и приподнимала ее за плечи. Это Эвелине не нравилось: свинцовая голова не хотела подниматься вслед за плечами. Но из того же тумана выплывала еще одна рука — и приставляла к губам полную ложку с разваренной репкой. Это было как рок, отвертеться было невозможно — даже если сделать вид, что потеряла сознание. Смиренно слизывала Эвелина с ложки невкусную репку. Голова с горбатым носом одобрительно кивала.
Так шло время: проходил день, наступала ночь, снова светлело за окном… Все это время Эвелину не покидала мысль об отце. Об отце и о грозном опасном колдуне…
Иногда бывало страшное: ей казалось, что она видит ворона, сидящего на окне. Он смотрит на нее, крутя головой, то одним, то другим глазом. А глаза — как у человека! Но ворон исчезал — в те минуты, когда ей становилось лучше. Обычно это было в присутствии Бартоломеуса: когда он, сидя на краю постели, настойчиво кормил ее разваренной репкой. Ах, эта противная разваренная репка! Но почему-то Эвелине действительно становилось лучше.
А один раз — это случилось среди ночи — Эвелина проснулась с твердой уверенностью, что под личиной белого коня ее отца прячется сам граф Шлавино. В волнении умоляла она Пауля пойти последить тайком за лошадью. Но Пауль пошел не на конюшню, а к Бартоломеусу.
Далее «граф Шлавино» вылезал из-под кровати серой мышью.
Лаял под окном большим зубастым псом.
Трещал сверчком.
Смеялся петухом…
Она боялась не за себя — но за отца. А отца не было и не было. «Что с ним?» — спрашивала Эвелина тревожно. И ее уверяли: все в порядке, граф Эдельмут жив и здоров.
Но девочку брало сомнение. Если жив и если здоров — то почему
И вот однажды он пришел. Встал над кроватью: высоко поднятые брови, пронизывающий взгляд темных глаз…
Ах, это ее отец! Затаив дыхание, Эвелина замерла, любуясь прекрасным рыцарем. Только сердце громко стучало, выдавая восторг.
— Бедное дитя… — услыхала она сквозь кисельный туман. — Странно, что она все еще жива…
Молчание.
Затем шуршание одежд и скрип двери. Граф вышел.
Под низкими сводчатыми потолками трактира «У золотой мельницы» было полутемно. Лишь железная люстра, утыканная свечами, да маленькие оконца под потолком разбавляли полумрак.
Тем не менее в зале было очень оживленно. Вплотную придвинутые к голым, выложенным камнем стенам столики занимало немало народу.
Сидели кто на скамьях, кто на перевернутых пустых бочонках. Хозяин и два мальчика, обвязавшись передником и закатав рукава, носились от стойки к столам, от столов к большим бочкам у задней стены, цедя пиво и разнося хлеб и мясо.
— Хозяин, ты разбавил вино! — свирепел толстый купец, стуча пустым кругом.
— Клянусь вам, господин… — вытирая руки о передник, вступал в привычный спор трактирщик.
У самого окна в углу сидели трое богато одетых господ. Не купцы и не пилигримы — настоящие аристократы.
Слуги — вон, во дворе, только что получили по миске вареных бобов с мясом и кувшин вина.
— Еще яблочного пирога, — потребовал для господ слуга, остановив хозяйского мальчика, — мигом!
— …Приятно после стольких лет мучений снова сесть за стол с благородными людьми.
Движением головы смахнув со лба прядь волос, граф Эдельмут поднял бокал с вином.
— Мартин фон Берг… Йоханн фон Танненбаум…
Трое дворян чокнулись.
— За освобождение от чар злого колдуна, жизнь которого скоро закончится на костре!
Забулькало вино.
— Виват графу Эдельмуту!
— А в качестве кого ваше сиятельство пребывало все эти десять лет? Я имею в виду… — запнулся молодой Мартин фон Берг, и порозовел как нежная роза, — пребывая под чарами злого колдуна… э-э…?
Граф поднял глаза от блюда.
— Я был орлом.
— О-о! — закивали собеседники. — Да-а. Орел — благородная птица.
— Кем еще? — Граф пожал плечом и впился зубами в свиную ногу. — Ведь то геральдический знак всех Эдельмутов: золотой орел на черном поле. Да, и если вы, господа, хотите насладиться чудесным зрелищем, то могу пригласить вас через недельку-другую на казнь колдуна Шлавино.
— Смерть колдуну! — поднялись бокалы. — И да здравствуют чудесные зрелища!
Была до конца обглодана свиная нога, и съеден яблочный пирог, и выпито два кувшина лучшего вина.