Тайна графа Эдельмута
Шрифт:
На какое-то время между говорившими воцарилось молчание.
Пауль и Марион, слыхавшие разговор, сидели в седле притихшие, не смея пошевельнуться.
Рука графа нервно постукивала рукояткой хлыста по колену, губы продолжали дергаться в презрительной усмешке.
Бартоломеус пристально смотрел на лес.
С опушки леса прокуковала кукушка.
— Осмелюсь напомнить вашему сиятельству… — прорезал тишину голос Бартоломеуса. Он выглядел спокойным, лишь руки были сжаты в кулаки до синевы. — Эвелина все еще считается вашей
Последние слова Бартоломеуса произвели необычное действие. Улыбка сбежала с уст Эдельмута, он выпрямился и с тревогой оглянулся на спутников, расположившихся в ожидании на полянке под деревом. Йоханн фон Танненбаум тотчас же помахал рукой. Мартин фон Берг улыбнулся.
— Не будем говорить этим господам, — поспешно проговорил граф, — не будем говорить этим господам. Я все равно им ничего не рассказывал про дочь. И… кроме того, Бартоломеус… — Граф вымученно улыбнулся. — Бартоломеус, ты прямо выводишь меня из себя. Пожалуй, я погорячился. Пожалуй… я даже возьму свои слова обратно. Просто давай подумаем здраво, что можно предпринять при сложившихся обстоятельствах. Лично я предлагаю следующее. Вон там, недалеко — город Шлосбург, в нем сейчас находится герцог фон Бёзе. Я являюсь к его светлости и прошу выделить мне отряд ландскнехтов. Далее во главе отряда я прибываю к замку Наводе — и штурмую его по всем правилам военного искусства. Ты знаешь, я хороший воин…
— Ваше сиятельство забывает одну вещь. На сбор отряда уйдет по меньшей мере неделя, на поход пеших воинов к замку — еще одна. Тогда как в послании сказано: не позднее, чем в пятницу до наступления темноты… Не позднее, чем в пятницу. А сегодня понедельник.
— Но что я могу сделать? — развел руками граф. — Не идти же одному — с тобой и с этими… — он обернулся на Марион и Пауля, — двумя сопляками!
Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь Бартоломеус посмотрел на своего господина особым взглядом: не улыбаясь и в упор — как будто выискивая в его глазах ответ на незаданный вопрос.
Взгляд был долгий. Мало того, что долгий — еще и, по мнению графа, на удивление наглый.
— Чего ты хочешь? — Граф невольно опустил глаза.
Бартоломеус улыбнулся.
(Что за наглая улыбка!)
— Да, конечно, — кивнул он — так, как будто прочел в глазах Эдельмута ответ на незаданный вопрос. — Ваше сиятельство не сможет ничего сделать. Я предлагаю отпустить в замок Наводе меня самого.
— Тебя? К Шлавино? Но при чем тут ты? В послании о тебе ничего не говорилось.
— Ваше сиятельство будете так любезны посмотреть на одну вещь. — Странная улыбка не покидала Бартоломеуса.
Он подошел к своей лошади и, обернувшись, поманил
Теряясь в догадках, Эдельмут приблизился.
— Взгляните, ваше сиятельство. — Бартоломеус развязал седельную сумку. То была обычная дорожная сумка из грубо выделанной кожи, затягивавшаяся наверху шнуром.
— Не понимаю, что у тебя на уме… — С этими словами Эдельмут заглянул в сумку.
А заглянув, невольно вскрикнул.
— Что это? — граф попятился, побледнев. — Что это?! Бога ради…
Он чуть не упал, споткнувшись о кочку. Вовремя подскочивший Пауль под держал его.
Странная улыбка продолжала играть на губах у Бартоломеуса.
— Непривычно, не правда ли, видеть свою собственную голову лежащей, как мертвая, в мешке? Но ваше сиятельство может не беспокоиться: едва я ее надену, она откроет глаза и заговорит. Голосом вашего сиятельства, будьте покойны…
— Откуда?.. Откуда?., — задыхался, выпучив глаза, граф.
— Я вырастил ее на днях, — объяснил Бартоломеус, — из волоса вашего сиятельства, который нашел совершенно случайно. Голова выросла быстро — за те три дня, что мы провели в трактире «У золотой мельницы». Ваше сиятельство может рассмотреть ее со всем вниманием — она точь-в-точь повторяет вашу собственную. — Шагнув к коню, Бартоломеус сунул руку в сумку.
— Не надо! Оставь. Что за ужас… Зачем, зачем ты это сделал?
— Зачем? — повторил Бартоломеус. — Трудный вопрос. Скорее, привычка… А может быть, предвидел. Что она мне понадобится… Ведь ваше сиятельство все еще не желает ехать к Шлавино?
— Конечно, нет!
— Тогда поеду я.
Некоторое время граф смотрел на слугу.
Затем лицо его начало понемногу проясняться.
— Ты хочешь сказать… ты поедешь с моей… — он ткнул в сторону седельной сумки, — с этой головой?
— Конечно. — Бартоломеус улыбнулся краем рта.
— Ну что ж, мой верный Бартоломеус, желаю тебе удачи. Покажи этому Шлавино. Ха-ха! — Похлопав по крупу белоснежного коня (жаль, но пришлось отдать), граф Эдельмут рассмеялся. — Только не вздумай менять головы, пока не исчезнешь из поля зрения этих господ. — Граф обернулся на ожидавших его фон Берга и фон Танненбаума. — Прощай, мой верный Бартоломеус. Я буду молить Господа, чтобы все закончилось удачно. И, само собой, собирать отряд.
— Позвольте, позвольте мне ехать с ним! — подпрыгивая на месте, просился Пауль.
— Нет-нет, — замотал головой Бартоломеус, — ты остаешься. Прощай, Пауль, будь хорошим оруженосцем.
— Но вы ведь не навсегда, господин Бартоломеус? — заморгал мальчик.
— О нет! Четыре дня туда, четыре обратно, недельку в гостях у Шлавино… — Рассмеявшись, Бартоломеус потрепал рыжие вихры начинающего оруженосца. — Береги Марион.
Он пришпорил коня. И вскоре от всадника и его белого коня остались лишь примятая трава да конский топот вдали.