Тайна имперской короны
Шрифт:
– Да.
Я пристально уставился ей в глаза, чтобы передать частицу своей уверенности и спокойствия.
– Сейчас я возьму тебя за руку, и опущу с балкона.
– 16-й этаж, – вякнул Ваня.
Не реагируя на посторонние звуки, я продолжал гипнотизировать сестру.
– Вниз не смотри. Ты должна перелезть на балкон этажом ниже. Поняла?
– Да.
Взяв свободной рукой за локоть сербскую княжну, я вывел обеих девушек на балкон. Следом за нами, прижимая к груди портфель с ноутбуком и всеми
– Я крепко тебя держу, – сказал я сестре. – Перелезай через перила.
– Да.
Дальше все было просто. Елена молча, без суеты и паники, твердо держась за мою руку, перелезла через решетку балкона. Я, зацепившись свободной рукой и ногами, перегнулся вниз и, с некоторым усилием качнув повисшую на моей кисти девочку, перекинул ее на балкон 15-го этажа.
Она приземлилась удачно.
– Теперь вы, княжна.
Сербиянка смело придвинулась ближе. Я глянул в ее глаза и понял, что с ней тоже проблем не возникнет. Между тем, через балконное окно уже было видно, что дверь комнаты, заботливо подоткнутая снизу диванным покрывалом, занимается языками пламени.
– Быстро идет, – сообщил дядя Миша, с натугой пытаясь протиснуть на балкон кухонный стол с широкой столешницей. – Чем-то сильно горючим плеснули.
Я как раз завершил гимнастические упражнения, перебросив вторую девушку на безопасный нижний этаж и принялся помогать, не понимая еще зачем нам здесь именно в эту минуту понадобился стол.
– Стекла лопнут от жара, – пояснил старший прапорщик, укладывая на балконный пол Ваню, у которого от испуга не сгибались ноги. – Надо будет прикрыться от осколков.
И в этот момент на кухне взорвалась первая бутылка со спиртным. Мы рухнули на пол, прикрываясь столешницей и последнее слово, которое я услышал от сомлевшего Зайкина, было: «Либфраумильх».
Глава 9. Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу
– Скажите, Дмитрий, вы герой?
Такой вопрос задала мне княжна, когда мы, уже помытые, переодетые, и осмотренные врачами завтракали в нашей комитетской столовой.
Интересно, что бы вы ответили, оказавшись на моем месте.
Можно, конечно, было расправить плечи, надуть щеки и гордо молвить, что дескать да, герой, самый настоящий, прошу любить и жаловать.
Однако я из опыта знал, что героизм – это, как правило, следствие чьей-то безалаберности и недосмотра. Как в нашем случае, когда мы, продемонстрировав излишнюю самонадеянность, недооценили американскую журналистку, навесившую нам свой радиомаячок и получившую возможность отомстить за бесполезную поездку в Питер.
Потом мы, разумеется, мужественно сражались с огнем и всех спасли, но…
Кроме того, я вообще отношусь к свершению подвигов с неким здоровым скептицизмом. Потому как герой – это субъект разового применения. Вот вышел он на передний край, свершил свое деяние, получил порцию более-менее бурных аплодисментов и все, может отправляться
На такой героизм способны многие.
Совсем другое дело – постоянно жить в режиме достойного человека. Без аплодисментов, без выхода на всеми обозреваемую площадку героизма. Просто жить каждую минуту без фальши, не предавая, не идя на сделки с совестью… Спокойно, достойно и не ожидая наград…
Это, знаете ли, на мой взгляд просто запредельный уровень героизма. Я, конечно, стараюсь соответствовать, но не всегда удается.
Так что на вопрос сербиянки мне было сложно ответить что-либо определенное.
– Так что, Дима, вы герой? – повторила та с терпением, демонстрирующим желание непременно добиться ответа.
– М-м-м… – Первое правило политика гласит: «Если ты не знаешь, что говорить, то либо перенеси ответ во времени, либо говори много, чтобы спрашивающий заблудился и утонул в потоке слов». Мне не хотелось поступать, как политик, но княжна, похоже не оставляла другого выхода.
– Знаете, – произнес я, крепко потерев ладонью подбородок, – древние говорили: «Уточните термины и вы лишитесь предмета спора и непонимания». Следуя их примеру, я хотел бы попросить дать определение. Что именно вы понимаете под словом «герой»?
Ответить сербиянка не успела. Нас вызвали к генералу, так что мы немедленно, словно оловянные солдатики поднялись и почти что строевым шагом направились в руководящий кабинет. Княжна, после секундного раздумья, пошла следом.
Руководство, завидев нас, оторвалось от работы, встало и вежливо со всеми поздоровалось за руку.
– Ну, – произнесло оно неопределенным тоном, – ходят слухи, у вас уже есть определенные достижения?
– Так точно, – бодро отрапортовал я, стараясь не косить взглядом на горемычного Ваню Зайкина, который, даже не подумав развернуть свою аппаратуру, сидел с видом сироты-погорельца, прижимая к груди чемоданчик с имуществом. – Мы уже обнаружили и расшифровали четыре ключа, ведущих к кладу, и вплотную подошли к расшифровке пятого. Установлено, что он сокрыт в надписи, расположенной прямо под куполом колокольни Иван Великий.
– Угу. И что же там за надпись?
– В переводе на современный язык, она звучит так: «Изволением Святой Троицы, повелением великого государя, царя и великого князя Бориса Федоровича, всея Руси самодержца и сына его, благоверного великого князя, Федора Борисовича всея Руси, храм совершен и позлащен во второе лето государства их РИ (1600 года)».
– Довольно необычный текст, не находите?
– Согласен. Но, видимо, в доромановскую эпоху сын царя, официально признанный наследником, считался его соправителем с самого нежного возраста. Иван Грозный, например, стал великим князем всея Руси, будучи примерно ровесником юного Годунова, то есть трех лет от роду. Так что прецедент имелся.