Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю
Шрифт:
Еще мне все время дипломаты чудились, что в министерствах иностранных дел работают. Напишу автобиографию и сразу, представляю, как читают они ее. Долго, придирчиво. Родился, поступил в школу, стал пионером. Все. Ну, куда годится такая автобиография?! Не видно из нее, хороший я человек или плохой, стоит меня в свою страну пускать или не стоит.
Что ж написать о себе такого, чтобы настоящая автобиография получилась? Взял я два листа бумаги и стал припоминать все хорошее и плохое в своей жизни. На одном записывал хорошее, на другом — плохое. Целый вечер наизнанку себя выворачивал. Родители часов в одиннадцать из театра пришли. Папа прочел оба
— Иногда полезно мальчишек за границу посылать.
И засмеялась. Отец взял лист, на котором много написано, прочел еще раз. Посоветовал:
— Этого в биографию не включай. Положи на видном месте и почаще заглядывай. Чтоб не забыть. Могу даже на машинке перепечатать. Хочешь?
— От руки как-нибудь сойдет…
— А с этого листика смело пиши в биографию.
Написал. Про то, что был вожатым октябрятской звездочки, что картошку в колхозе копали, что в лыжный поход с «Батей» ходили, что в кружке юных техников состою. Об отметках не распространялся. Написал, что учусь на четверки и пятерки. Алгебру пропустил. Все равно до конца года нужно было обломать ей рога.
После этого автобиография показалась мне совсем приличной. Конечно, не такой, как у папы, но все же ничего. Бабуле понравилось. Правда, она сказала, что ее внук не отличается особой скромностью. Но это она любя, чтоб не зазнавался…
Теперь все зависело от министерств иностранных дел. От семи министерств иностранных дел! Вот какой я важной птицей стал. Не просто Павлик Ливанов, а человек, которым интересуются толпы дипломатов. Пока они изучали мою автобиографию и рассматривали фотокарточки, я сражался с алгеброй. Прямо в штыковые атаки на нее ходил. И добился в последней четверти твердой «четверки».
Но что выставят за год? По другим предметам я не сомневался. А по алгебре? Преподает ее у нас Виктор Павлович. Серьезный, строгий такой. Алгебру свою чуть ли не главной наукой считает. Чем-то вроде Солнца в солнечной системе. Может, она и есть Солнце, только я с первого дня с Виктором Павловичем в споры пускался. Как-то разошелся и абстракционистом его обозвал. Не в лоб, конечно, но достаточно ясно. Ну и невзлюбил он меня. К доске вызывал так:
— Противник абстракционизма Ливанов, удостойте нас ответом по абстрактной науке, называемой в народе алгеброй.
Что же выставит Виктор Павлович мне за год? Две «тройки» и две «четверки». Я складывал их и делил на четыре. Получалось 3,5. При округлении должно быть «четыре». Это мы еще в пятом классе по арифметике учили. Но ведь есть еще педагогика. А что, если по ней при округлении из 3,5 получается тройка?
Мне было очень жалко себя и дипломатов.
И представьте мое удивление, когда я узнал, что спасла меня именно педагогика. На классном собрании Нина Алексеевна минут десять хвалила бывшего слабого ученика, то есть меня. Вспомнила она и про алгебру. Оказалось, что Виктор Павлович вывел мне годовую четверку за характер, а знания у меня еще слабоватые; в голове, как он выразился на педсовете, абстрактного мусора много. Вот и попробуй разобраться в этой педагогике…
У школы я встретил бабулю. Она сделала вид, будто случайно проходила мимо. А я точно знаю — поджидала своего Павлика, волновалась.
— Еду! — кинулся я к бабуле на шею.
Дома меня встретил праздничный стол. Родители постарались. Мама подарила мне часы с большой секундной стрелкой. «Великий воспитатель»
До поездки остался почти месяц. Меня хотели отправить в пионерский лагерь, но я взбунтовался. Какой может быть лагерь в такой ответственный момент! Честно говоря, я просто боялся. Вдруг поездка начнется раньше? Что тогда? Лучше уж посижу в городе. Дел — по горло. Ведь нужно было заранее узнать побольше о странах, в которых мы побываем с папой. А их целью шесть.
И я читал, читал, читал. Рассматривал карты.
Наконец наступило время отъезда. Мы уже даже чемоданы уложили. Я набрал кучу марок, открыток и значков для обмена. Но тут пришло ужасное известие. Теплоход, на котором мы должны были ехать по Дунаю, испортился. Поездка откладывалась на неопределенное время.
Представляете? На неопределенное время!
Прошел июль. Сидим на чемоданах. В «Интуристе» ничего не знают. А первого сентября мне в школу. Ужас!
Чем дальше, тем меньше я верил в то, что теплоход испортился. Ерунда! Все дело в капиталистах. Не могут с ними договориться. Вот и весь секрет. Боятся они советских туристов.
И зачем только я в хорошие ученики выбивался?
И все же мы едем. Станция Чоп. Человек без паспорта
Терпение мое лопнуло. И так два месяца просидел в городе, карауля этот противный Дунай. Легко ожидать, когда есть надежда. А в августе арифметика простая: плакала моя поездка. Видимо, я самый невезучий человек на свете. Через семь министерств иностранных дел пройти, от тройки по алгебре избавиться и в результате остаться дома!
Ну и пусть! Поеду лучше к папиному брату в Клайпеду. У него собственная парусная яхта. Погоняю на ней по заливу. Родители согласились, и я уехал. Думаете, удалось походить под парусами? Ничего подобного. Дома у дяди меня уже ожидала телеграмма-молния. И с этого момента все понеслось с такой скоростью, что я пришел в чувство только километрах в трехстах от родного города.
Поезд на всех парах нес нас с папой к голубому Дунаю!
Я быстро перезнакомился с туристами. Это одно из моих положительных качеств. Две минуты — и я уже знаком с человеком. Туристы мне понравились. Кроме высокого худущего мужчины. Он назвался преподавателем университета, специалистом по педагогике. А вам уже известно мое отношение к этой науке.
Мужчину я прозвал про себя «педагогикой». Он сразу стал воспитывать меня. То я недостаточно почтительно разговариваю со взрослыми, то высовываюсь из окна, то вскакиваю в вагон на ходу поезда, то не уступил место женщине. Довел меня градусов до девяноста. Вот-вот закиплю. И закипел.
— Хватит, — обрезал его. — Для замечаний со мной папа едет.
— Положим, не папа с тобой, а ты с папой. Это во-первых. А во-вторых, ты дерзкий мальчишка.
— И вы не очень вежливый…
Ну, думаю, сейчас нажалуется отцу. Будет мне баня. Но «педагогика» сделал вид, будто не слышал моих слов. Совсем как Нина Алексеевна. Повернул меня за плечи к себе, глянул в глаза и проговорил не очень понятно:
— Ишь ты! Задымился…
— Я вам не печка!
— А дым клубами валит, — захохотал он.