Тайна Красной шаманки
Шрифт:
Кистень не утерпел, живо поинтересовался:
– Много ли его там, золота?
– Коли верить Яшке, то должно быть преизлиху, а посему, всем хватит.
Демьян Лалыка обрадовался, мечтательно закатил глаза:
– Коли там того золота тьмотысячно, то я, как долю свою заполучу, в Москву подамся. Дом себе куплю, молодуху сосватаю, заживууу…
Молчаливый Ферапонт Ноздря усмехнулся в густую окладистую бороду, обронил:
– Допрежь золото раздобудь.
Авдей Кистень Ферапонта поддержал:
– Ты, Демьянка, дурень. Не ведаешь того, что тебя на Москве быстро схватят, в поруб посадят
Микитка Кривой с казаком согласился:
– Не иначе. Мне-то уж точно в стольный град соваться не стоит. Мою рожу одноглазую сразу признают и на кол посадят. Правильно Авдей молвит, дурнеем будешь, коли в Москву подашься.
Казак добавил:
– Что ему. Дурнем был, дурнем и останется.
Демьян Лалыка обиженно глянул исподлобья на сотоварищей.
– Чего слазу-то, дурнем! Будет тебе, дядька Авдей, пугать.
Кистень поправил баранью шапку на кудлатой, давно немытой и нечесаной голове.
– Верно Микитка молвит, назад нам ходу нет. Мы повольники, ушкуйникам сродни, нам под властную государеву руку не след идти. На Волгу-матушку к морю Хвалынскому или на Дон опасно, и на полдень идти боязно, к инородцам в полон попасть можно. Надо на восход солнца идти либо на полуночь, в лесах обживаться, а там, как Господь даст.
Бронислав подкрутил длинный ус, проронил:
– Я назад, в Речь Посполитую вернусь.
Кистень прикрыл рот широкой ладонью, ехидно ухмыльнулся, невнятно пробормотал:
– Верно содеешь, возвращайся, ляху на Руси делать нечего.
Поляк слов казака не расслышал, продолжал говорить:
– Там у меня недалеко от города Сандомира маленькое имение есть…
Кистень съязвил:
– Покуда ты воевал да в плену был, у твоего имения небось другой хозяин нашелся.
Поляк недружелюбно глянул на Кистеня.
– Кто на мое добро позарится, узнает, что такое смерть!
Татарин Ахмет покосился на поляка.
– Так, так. Свое добро давать не надо. Его много делать надо. Я купец хочу быть, товар бирать буду, у здешний народец на шкурка поменяю, а шкурка русский и татарский купец продавать стану. Богатый много буду.
Василий Оборотень обвел всех суровым взглядом.
– Ишь ты, мягкой рухлядью торговать удумали. Медведя не убили, а шкуру делите. Будет день, будет и пища.
Авдей Кистень поддержал:
– Верно атаман молвит, дуван-то не дуванили. Дров не нарубили, а костер разжигать собрались. Будет талан, будет и добыча.
Демьян сказанного не понял, недоуменно посмотрел на казака.
– Как это, не налубили? Огонь-то голит.
Кистень покачал головой.
– Порченой ты, Лалыка. Рожно тебе в бок. Верно сказывают: «Дурака хоть в ступе толки, все одно дураком останется».
Дружный громкий смех разбойных людей разнесся по болоту и лесу.
Демьян не сдержался, привстал с места со сжатыми кулаками.
– Ты, Авдей, говоли, да не заговаливайся, а то я тебе быстло шею склучу.
Вскипел и Кистень, поднялся, гневно зыркнул на Лалыку:
– Ты на кого, щеня, тявкаешь! Я тебя…
– Охолонь! Нестроения среди нас не потерплю! – громкий окрик Василия Оборотня заставил Лалыку и Авдея сесть на место. – И вам будет ржать, как жеребцам.
Разбойники с охотой последовали приказу вожака, предвкушая скорый сон и будущую безбедную жизнь, которая их может ждать в случае удачи…
Следующий полдень застал разбойников на острове, в мрачном лесу с кривыми деревьями, который, со слов Яшки, находился неподалеку от пещеры. Теперь их было семеро. Во время переправы через бурную реку утонул долговязый Микитка Кривой.
Десятнику снова не повезло. К излучине спустились вооруженные по совету Яшки жердями в рост человека, сработанными из ветвей, росших у берега деревьев. По его же совету шли лицом к течению, слегка поворачивая тела боком. Прощупывая жердями дно и используя их, как дополнительную опору, осторожно двинулись к противоположному берегу. Время от времени взбирались на торчащие из воды камни, а порой перепрыгивали с одного на другой. Один из таких прыжков и оказался неудачным для московского стрельца…
Поляк Бронислав пошутил, что если так дальше пойдет, то добытое в пещере золото нести назад будет некому. Суровый взгляд Васьки Оборотня заставил замолчать бывшего подручного шляхтича Лисовского, однако думать об этом разбойники не перестали. Мало того, на чудный лес нежданно-негаданно навалился непроглядный сырой туман, который, к тому же, принес с собой голоса и звуки. Для всех разные. Василию чудился волчий вой, Демьяну Лалыке – девичий голос, Авдею Кистеню – детский плачь, Ферапонту Ноздре – женский смех, а Ахмету – крик неведомой птицы. Татарин выставил перед собой раскрытые ладони, стал молиться по-мусульмански. Поляк Бронислав наоборот, следуя католическому обычаю, сложил ладони вместе, православные крестились, лишь Васька Оборотень озирался по сторонам, будто волк, почуявший опасность. Когда туман рассеялся, Яшка сунулся к предводителю:
– Атаман, плохо, однако! Туман худой, примета плохой, нам назад идти надо! Другой раз приходить станем.
Оборотень строго глянул, хрипло произнес:
– Веди! Ты мне зарок давал, что к золоту нас приведешь! Веди, покуда я не осерчал!
Яшка, убежденный угрозами и правотой слов Василия, понурив голову, пошел дальше. Вскоре разбойники оказались у пещеры, но войти туда им удалось не сразу. Путь преградила женщина в коричнево-красной с узорами рогатой войлочной шапке, с распущенными, длинными, цвета воронова крыла волосами. В волосы были вплетены красные шелковые ленты. Лицо женщины, покрытое тонким слоем глины, тоже было красным. Глаза скрывала красная же повязка с бахромой. Коричнево-красным был и ее долгополый халат, поверх которого была одета отороченная беличьим мехом безрукавка. Халат и безрукавка были украшены вышитыми изображениями птиц и животных, бахромой, перьями, заячьими, волчьими и лисьими хвостами. На груди красовалась золотая фигурка орла. Она, прежде всего, и привлекла к себе алчные взоры разбойников. В руках женщина держала деревянную колотушку и бубен, на котором тоже был изображен орел с распростертыми крыльями и медведь. Их-то шаманка и подняла вверх, пытаясь остановить незваных гостей. Оборотень повернулся к Яшке, строго спросил: