Шрифт:
Глава первая
Роковая встреча в лесу Рамбуйе
Весна в Париже выдалась солнечная, веселая. В одно из воскресений мая в Латинском квартале произошло событие само по себе незначительное, банальное, но изменившее судьбу молодого преуспевающего человека по имени Клод Сен-Бри…
В любое время года и во все дни недели улочки, переулки и площади Латинского квартала оживлены чрезвычайно.
Со времен молодежного бунта памятного 1968 года, когда Латинский квартал за одну майскую ночь превратился в баррикады, в этом парижском округе круглосуточно дежурят полицейские автобусы с железными решетками на окнах. В распахнутые двери прохожим видно, как стражи порядка в расстегнутых мундирах коротают время за картами или спят.
И в этот день, как обычно, как всегда, люди фланировали, останавливались возле сувенирных лавок, иногда покупали приглянувшуюся безделушку, рылись в книгах и гравюрах букинистов. Праздную толпу любопытно наблюдать со стороны.
— Посмотрите-ка на этого типа с накрашенными губами и портативным вентилятором! Ха-ха! Ему, видите ли, нестерпимо жарко!
— Эксцентрик. Дурака валяет.
— Вполне возможно… Смотрите, смотрите, вон толстая дама прогуливает козленка на поводке.
Трое молодых людей разглядывали и обсуждали прохожих с открытой веранды «Гран-кафе» на площади Контрескарп. Это были Клод Сен-Бри — студент последнего курса юридического факультета Сорбонны, его приятельница Патриция Шуви и друг Робер Дюк — восходящая звезда столичной журналистики.
Было за полдень, и под бочонком старинных часов на фонарном столбе в центре крохотной площади начали собираться клошары. Бесцеремонно громкоголосые, с лиловыми расплывчатыми лицами бродяги удобно располагались прямо на асфальте, распивая дешевое красное вино из горлышка пластмассовых бутылок.
Клод Сен-Бри с интересом рассматривал бездомных, копошившихся в своих грязных лохмотьях, словно куры в серой пыли.
— Как странно и страшно… Они тоже когда-то были юны. Мечтали… Черт знает что!
Робер Дюк широко улыбнулся.
— Судьба! Никуда не денешься, дорогой мой Клод.
— При чем тут судьба?! Глупо и пошло сваливать на нее свою инертность, лень. Как легко оправдывать безволие некоей мистической судьбой, роком.
Робер Дюк улыбался.
— Скажи, пожалуйста, что тут смешного? Тебе дается жизнь. И только ты и никто другой вправе ей распорядиться. Хочешь — поставь цель и бей по ней все отпущенное тебе время. Не попал — не беда. Зато стремился! А хочешь — наслаждайся бездумно созерцанием. И так тоже можно. Кто спорит? Но выбор — куда качнуться, как жить — может сделать только сам человек. Наполеон родился бедным корсиканцем. Помпиду вышел из крестьян. Онассис в юности чистил обувь на улицах Афин. И кем они стали? Судьба? Нет! Воля. И клошары, которые захлебываются сейчас дрянным винищем, стали клошарами по своей собственной воле. Вернее — из-за своего безволия.
Робер,
— Видишь ли, мой милый будущий великий адвокат… Кроме твоего «я», этого начиненного силой воли «эго», есть не познанные нашим скудным умом мощные силы, и они, как магнитное поле, влияют на нас. Движут нами, изменяют нашу жизнь. Конечно, случается, что вектор внешних сил совпадает с желаниями личности, так сказать, с ее устремлениями… Да, так бывает. Вот тогда-то и возникает феномен успеха, триумфа. А бывает и так, что и талант — ничто, даже обуза, если эти не познанные нами неведомые силы идут наперекор, а не сопутствуют. Возьми Ван-Гога, он умер нищим, не продав ни одной работы. А сколько бывает наоборот — бездарь, шарлатан, а надо же — в фаворе у судьбы.
— Мистика все это, Робер. Нельзя объяснять жизнь таинственными явлениями. Я в это не верю.
— А я верю, Клод, — вмешалась Патриция. — Вот у нас в деревне, где живут мои родители, был такой случай…
Робер перебил ее, вставая со стула.
— Правильно, Пат, расскажи-ка ему страшный случай из жизни, которую он знает лишь по учебникам Сорбонны…
Дорогие друзья, я ухожу, ведь журналисты больше всего работают по воскресеньям.
Но Клоду хотелось продолжать спор, и, оставшись с Патрицией вдвоем, он вернулся к разговору.
— Безусловно, в жизни есть неудачники. Посмотри на полысевшего от времени нашего официанта. Всю жизнь прошагать от столиков до буфета, а? Весь его, так сказать, жизненный путь! Должно быть, безволен, ленив. Не стремился…
— Клод! Смотри, что делает этот сумасшедший. Какой ужас!
Напротив открытой веранды кафе остановился обнаженный до пояса, худой, как йог, субъект с длинными, давно не мытыми волосами. Сделав невозмутимое, даже скучающее выражение лица, он принялся поглощать лезвия бритв «жиллет», с хрустом разжевывая отточенную сталь.
Одни смотрели на поедание бритв с ужасом, другие с веселым азартом и даже подзадоривали фокусника.
— Этот и опасную бритву съест!
— С таким-то аппетитом и электрическую проглотит.
Дюжина лезвий исчезла в прорези воспаленного рта, их пожиратель погладил впалый живот и пошел меж столиков с протянутой шляпой.
Клоду и Патриции он поклонился как-то особенно низко и, едва не потеряв равновесие, чуть не упал, схватившись за спинку стула, на котором сидел Клод.
— Пардон, — пробормотал бродячий иллюзионист и поспешно отошел.
Клод снова принялся размышлять вслух о сильных личностях, на которых держится мир. Его прервал лысый официант с оттопыренными мелочью чаевых карманами.
— Месье будет угодно еще что-нибудь?
— Спасибо. Мне угодно счет.
Официант подсчитал, что причиталось за два пива и чашку кофе, и вывел отдельно десять процентов себе за услуги.
Клод снял со спинки стула замшевую куртку и полез в карман за бумажником. Но там было пусто. Он заглянул под стол, посмотрел вокруг. Тщетно. Бумажник исчез.