Тайна моего двойника
Шрифт:
— А так я что — не хорошенькая?
Игорь притянул Олю к себе. Отодвинув губы от поцелуя, она сказала:
— Ты не ответил на мой вопрос. Его партия — националистическая?
— Нет, малыш, успокойся. Он умеренный патриот, без всяких крайностей.
* * *
Игорь сумел ее обмануть тогда, но ее наблюдательность его обеспокоила. Оля стала замечать куда больше, чем поначалу, она стала размышлять и анализировать, и потому это было совершенно разумно и правильно — отправить ее поучиться в Сорбонну. Ничего, что они скучают в разлуке,
Когда она вернется, вся эта эпопея будет закончена. К тому же, и выборы пройдут. Он уже выполнит свои обязательства по их подготовке перед Васей и, скорее всего, тогда же и уйдет от него окончательно. На услуги Игоря спрос большой, а за время, которое он работает на Васю, многие сумели оценить его таланты и результаты его труда, включая Васиных противников. Так что Игоря с руками оторвут.
Да, так он сделает.
В конце концов, доля правоты в Олиных словах есть.
* * *
В последующую неделю мы с Шерил встречались практически ежедневно — мы с ней ходили в кино, обедали в ресторанчиках или у меня дома. К себе домой она меня почему-то не приглашала. Наши встречи были похожи на свидания, а мы — на влюбленных. Я, во всяком случае…
Шерил, по правде говоря, особенно сильных эмоций не высказывала — это было за пределами ее возможностей. При всей нашей схожести Шерил была совсем иной. Она больше смотрела и слушала, чем говорила. Она была тиха, вежлива, слова «спасибо-пожалуйста, если тебя не затруднит, извини, я хотела бы тебя попросить» и так далее, в том же духе, пересыпали ее речь и занимали в ней наибольшую часть, основное же содержание выражалось на редкость сдержанно и кратко. Прежде, чем что-либо сказать, она вскидывала на меня глаза, словно проверяя, можно ли мне доверить такой секрет, даже если это касалось всего-навсего предложения выпить чашечку кофе. Моя манера, прямая и открытая, что нормально для русских, была ей непривычна и смущала ее. Она иногда стеснялась говорить со мной, краснела и искала подолгу слова…
Короче, она была западным человеком. И вела себя так, как ведут западные люди, по принципу: у меня своя жизнь, у вас своя, я к вам не лезу в душу, вы ко мне тоже; у вас все прекрасно, я уверена в этом, — и у меня тоже; и даже если это вовсе не так, никто никому навязываться не будет, все будут улыбаться и жить каждый сам по себе со своими проблемами и печалями… На вопрос: как дела — ответ всегда: отлично! Не потому что отлично на самом деле, а потому, что ничего другого вам знать не положено… Если ты попробуешь рассказать кому-нибудь о своих проблемах, тебя выслушают. Посочувствуют и, может быть, даже помогут. Но только это не станет дружбой и даже простым началом ее. Откровенность людей не сближает, они просто сошлись на некоей территории — нейтральной территории, постояли на ней, потоптались, обменялись мнениями и даже услугами, и снова разошлись — каждый умотал на свою территорию, за свою ограду, из-за которой назавтра же ты можешь рассчитывать только на приветливое и безразличное «здравствуйте, как дела?» И снова скажешь: отлично…
Я боролась изо всех сил с этим западным менталитетом, я лезла в душу всеми своими четырьмя лапами, я задавала бестактные вопросы, я постоянно смущала Шерил.
Ничего, сказала я себе, пусть переучивается, это полезно. Будет, как все нормальные люди.
Сказать-то я себе сказала, но разность наших стилей поведения меня тоже сковывала. Мне больше всего хотелось говорить с ней о загадке нашей схожести, о нашем возможном родстве, о всем том, в чем мне виделась тайна и к чему меня тянуло невероятно: уж так я устроена, люблю все таинственное. Тем более, когда это таинственное избрало меня своим главным действующим лицом… Я себя чувствовала подлежащим большого сложного предложения, остальные члены которого были зашифрованы… Мне
Однако Шерил как бы избегала разговоров на эту тему, отвечала односложно и сама инициативу не проявляла. Казалось, она приняла наше сходство как данность; приняла, хоть и осторожно, нашу дружбу и никаких вопросов ни себе, ни мне задавать не собирается.
Я решила не давить на пугливую Шерил — я и так ее шокировала своими прямыми высказываниями по всем поводам — и подождать. Чего — я не знала. Лучших времен, наверное. Времен, когда она ко мне привыкнет.
В ожидании приезда Сережи, я написала Игорю большущее нежное письмо и затащила Шерил к фотографу. Мы сделали несколько больших портретных снимков, а постановка мизансцен была моя: с подобранными волосами и с волосами распущенными, щекой к щеке и просто рядом в обнимку, и в профиль, почти нос к носу… Сначала Шерил смущало это позирование, но потом, когда я чуть не свалилась с высокого табурета, мы стали смеяться и в конце концов расхохотались так, что даже фотограф не выдержал и прыснул, хотя уже никто не знал, отчего это мы все смеемся…
Наши фотографии меня потрясли.
Я не знала, кто из нас — я.
Шерил сидела рядом со мной на моем диванчике, глядя на снимок. Я посмотрела на нее. Ее лицо застыло в напряжении.
— Что скажешь? — спросила я ее сдержанно.
Она в ответ вымученно улыбнулась.
— Ты не веришь, до сих пор не веришь, что мы с тобой сестры? — спросила я в лоб.
— Трудно не поверить, глядя на наше фото… — тихо произнесла она.
— Я понимаю, что ты сомневаешься. Мы с тобой такие разные… Хотя ведь мы чувствуем друг друга очень хорошо, несмотря на всю разницу… Ты сама мне сказала однажды, — помнишь? — что тебе меня не хватает. И мне тебя не хватает, Шерил. Именно поэтому я думаю, что мы сестры, не только из-за нашей внешней похожести… А разница между нами — это из-за того, что ты — американка, а я — русская. Разное воспитание, разная культура, разный менталитет…
Я замолчала. Что я могла еще добавить?
Шерил тоже молчала, уставившись в нашу фотографию. Только мое плечо ощутило легкую дрожь ее плеча.
— Моя приемная мать была против моего отъезда в Европу, — заговорила она, наконец. — И когда она поняла, что она не сможет воспрепятствовать моему отъезду, она сказала: «Я с самого начала знала, то ты никогда не станешь настоящей американкой…»
Я подождала продолжения, но его не последовало. Тогда я спросила осторожно: «И какой вывод ты делаешь из этого?»
— Никакого.
Шерил сцепила руки, чтобы я не заметила, как они дрожат.
— Просто ты заговорила о разнице менталитетов… Не такие уж мы разные, — добавила она.
Конечно, не такие уж мы разные. Только я не об этом спрашивала. Я хотела понять, почему Кати произнесла эту странную фразу… Но давить на Шерил я не стала. Она и так уже вся тряслась на нервной почве.
Лично я нормальна до невозможности, у меня здоровые нервы, и хотя я человек эмоциональный и даже местами сентиментальный, я все-таки голову не теряю и подхожу ко всему трезво. Конечно, вы можете сказать, что меня жизнь не потрепала, потому и нормальный. И ошибетесь, потому то что вы еще не дочитали и не знаете, как меня потрепала жизнь. Я бы даже сказала — поколотила. И едва не убила…
И все равно — я нормальна. У меня не бывает депрессий, то есть бывают, но я умею управлять собой. Собственно, для меня нормальность и состоит в умении собой владеть и не давать разгуляться своей психике, вытеснив с жилплощади ее сожителя — разум. Люди, не владеющие собой, у меня вызывают недоумение. Я нахожу их либо больными, либо распущенными. Первое вызывает у меня жалость, второе — презрение, и во всех случаях они мне мало симпатичны.
Но глядя на Шерил, на то, как затряслись ее руки и задрожали ноги — да-да, прямо так и задрожали, аж коленки задергались — я почувствовала умильную нежность.