Тайна Моря
Шрифт:
Гормала раскрыла рот раз, другой, но колебалась; наконец она с усилием заговорила:
— Глас Рока не говорит словами, какие могут слышать смертные. Он говорит для внутреннего уха. К чему слова, когда внемлющее ухо понимает все!
— Но, — сказала Марджори, — если невозможно пересказать слова или если слов вовсе не было, не могли бы вы переложить в свои слова, что донесли вам те звуки?
Любому, кроме Ясновидицы, эта просьба показалась бы рассудительной, но духовидцы с их особым восприятием, которые сами не понимают, как видят будущее, едва ли могут перевести смутный и неопределенный замысел Неведомого в скудную и нескладную человеческую речь. Гормала задумчиво нахмурилась, затем на ее лице промелькнуло разочарование.
Она обернулась ко мне и рассерженно спросила:
— Что за юница без понимания расспрашивает о ниспосланной мне истине Гласа? Забери
Но Марджори ответила за себя:
— Прошу, не принимайте мои вопросы за праздный интерес; я хотела бы знать в точности, что было сказано. Слишком легко понять смысл превратно, когда разбрасываешься словами бездумно. Разве вы так не считаете?
Не думаю, чтобы у Гормалы Макнил было чувство юмора; если же и имелось, мне его видеть не доводилось. Иначе оно спасло бы ее от гнева — так уж приятно изложила Марджори свой вопрос, словно обращалась к человеку своего круга, к единомышленнику. Гормале это не угодило. Если в ее разуме на месте юмора находилась пустота, она наверняка хорошо об этом знала. Она не понимала девушку и недолго искала убежища в молчании, проистекавшем в равной степени из угрюмости и чувства собственного достоинства. Но Марджори не довольствовалась молчанием, продолжала как можно вежливей, но при этом как можно прозаичней, пока я не увидел, что Ведьма кипит внутри. Стоило вмешаться, ведь я не хотел неприятной сцены с участием Марджори, но я чувствовал, что девушка упорствует неспроста. Дай Гормале малейшее послабление — и она, чувствовал я, ушла бы и выжидала бы дальше, но натиск Марджори не позволял ей отступить, разве что — признав свое поражение. Гормала то и дело озиралась, как озирается загнанный человек или зверь, но все же с усилием сдерживалась. Наконец ее норов дал о себе знать: она побагровела, на лбу вздулись вены. Глаза вспыхнули, лицо пошло белыми пятнами, особенно возле носа. По блеску в глазах Марджори я видел, что этого-то она и добивалась. Она понизила голос, так что манера ее речи приобрела ледяную серьезность, но расспросов не прекращала.
И вот Гормала взорвалась и подалась к девушке в такой ярости, что на секунду я испугался, как бы в ход не пошли кулаки. Я приготовился отбиваться, если придется. Сперва от возмущения старуха даже зачастила на гэльском — слепая, раскаленная добела ярость мешала выбрать язык. В ней заговорила дикарка — на языке, что был ей лучше известен. Конечно, мы ничего не поняли и ответили только улыбками. Марджори улыбалась нарочито, словно хотела разозлить Гормалу; я улыбался, потому что улыбалась Марджори. Наконец, уняв порыв чувств, Гормала сообразила, что мы не понимаем ни слова, и с усилием, от которого ее трясло, перешла на английский. С ним пришла и сдержанность, какой требовал этот язык. Теперь старуха не просто бранилась, а оглашала живописное полупророчество, замешанное на ненависти. Суть ее обвинений сводилась к тому, что Марджори насмехается над Роком, Судьбой и Гласом. Мне, не понаслышке знакомому с тем, о чем она говорила, было страшно это слышать. Такое обвинение граничило с кощунством, и оно меня больно задело, меня разгневало, что ему подверглась Марджори. Я уже хотел вмешаться, но Марджори невидимым для Ведьмы жестом велела мне молчать.
Девушка прервала тираду разгневанной старухи тихо, язвительно и подчеркнуто вежливо:
— Вы несправедливы: я нисколько не насмехалась. Я не насмехаюсь над чужой религией, как и над своей. Я только задала несколько вопросов о том, что, судя по всему, касается моего друга.
Странно, но сильнее всего на Гормалу подействовали слова о религии.
— Кто ты такая, бесовка, что смеешь срамить меня, ту, кто была доброй христианкой всю жизнь? Что у тебя за религия, если ты позоришь мою?
Марджори говорила с напором, но не теряя внешних приличий:
— Но я не знала, что в христианской вере есть такие вещи, как Рок, Глас и Судьба!
Старуха расправила плечи — на миг она стала истинной Ясновидицей и Пророчицей. Ее слова отдались во мне — и я видел, что отдались они и в Марджори. Хотя держалась Гормала гордо, губы ее побелели:
— Так знай, что в Божьем мире есть силы и малые, и великие, а пути Его полны чудес. Смейся, ведь я всего лишь старуха, но мне даны Видения, в моих ушах звучит Глас. Гордись своим невежеством перед чужими познаниями. Кривись из-за истин, накопленных за века опыта, и прячься под покровом невежества от любых тайн. Но попомни мои слова! Настанет день — и уж скоро, — когда ты заломишь руки да взмолишься всей силой и скорбью своей души, чтобы тебе указал путь свет, какого ты еще не знаешь!
Она
— Вижу тебя в темной ночи, в бешеном приливе меж скал, посреди мятущихся волн. И — чу! — саван парит по-над взбитой пеной!
Гормала стихла и несколько секунд приходила в себя. Тем временем Марджори, побелев как смерть, хоть по-прежнему держась гордо, слепо нашарила и сжала мою руку. Ни на миг она не отрывала глаз от старухи.
Вновь овладев собой, Гормала молча развернулась и пошла прочь своей чопорной, величественной походкой — уверен, чувствуя, как и мы, что одержала победу. Марджори проводила ее взглядом, пока та не перевалила за вершину холма.
И вдруг вмиг сомлела; не держи я ее за руку, чтобы сразу подхватить, она бы упала на землю. Марджори удивительно быстро пришла в чувство и с большим усилием встала на ноги, хоть ей и пришлось опереться на мою руку. Окончательно оправившись, она сказала:
— Наверное, ты гадаешь, почему я так на нее накинулась. О да, именно накинулась, этого я и хотела. — Она явно заметила вопрос в моих глазах. — Все оттого, как враждебна она была с тобой. Какое она имеет право принуждать тебя к чему бы то ни было? Она желает тебе зла, Арчи. Я знаю! Знаю! Знаю! И я не хотела, чтобы все вышло по ее желанию. К тому же… — Это уже с застенчивым и любящим взглядом, обращенным ко мне. — …Если она твой враг, то и мой враг тоже. Я хочу во всем быть с тобой, все переживать с тобой, даже если речь о любви и ненависти. Вот что значит быть едиными — и если мы хотим сражаться вместе, я разделю твою участь!
Я обнял ее, и несколько божественных мгновений наши сердца бились в унисон.
Тогда-то я и решился насчет пожеланий Адамса. Разве мог я отказаться сражаться за девушку так, как она этого желает, если она столь преданно разделяет мое бремя?
Затем мы договорились, что я вернусь домой за велосипедом и встречу ее у моста рядом с приходской церковью.
Глава XXII. Замок Кром
Воссоединившись, мы поехали по большой дороге, а затем свернули на проселок, скакавший по неисчислимым пригоркам, обычным для этой части Абердина. С высоты весь край кажется голым и открытым, но здесь хватает холмов и низин немереного разнообразия. На перекрестке мы сделали поворот, затем еще один и еще, пока я окончательно не потерялся.
В этой части графства царило эдакое запустение земледелия: бесконечные холмы, покрытые полями пшеницы и ячменя, — и ни единого дома на виду, не считая редкого коттеджа где-то в отдалении или фермы лэрда [35] на вершине. Наконец мы въехали в открытые ворота с ветхими столбами, еще сохранявшими остатки украшения в виде щита. К ним вела дорожка с высокими деревьями по бокам, за которыми были широкие полосы подлеска. Эта дорожка все петляла и петляла в бесконечной череде изгибов. От ворот же начиналась густая чаща почти четверть мили шириной. Здесь деревья росли так тесно, а их ветки сплетались в такой густой полог, что под ними царил полумрак.
35
Лэрд — помещик, представитель нетитулованного дворянства в Шотландии.
Дорога продолжала петлять, отчего невозможно было увидеть, что ждет впереди. Я даже заметил вслух, пока мы ехали:
— Неудивительно, что ты решила спрятаться здесь: это место будто создано для укрытия. Настоящее убежище Розамунды! [36]
Из леса мы выехали на открытую местность с пригорком посередине высотой футов в двадцать. На нем был возведен из гранита замок с зубчатым парапетом. Не самый высокий, но широко растянутый квадратом, с низкими сводчатыми воротами, въезжать в которые следовало с осторожностью. Проем закрывался двумя воротами: сначала — тяжелым переплетением стальных прутьев, с виду чужеземной работы, потом — большими дубовыми створками, укрепленными стальными полосами.
36
Розамунда де Клиффорд — любовница Генриха II. По легенде, он спрятал ее в замке, окруженном садом-лабиринтом, пройти через который можно было только с помощью серебряной нити. Жена короля все-таки отыскала дорогу и отравила Розамунду.