Тайна наложницы

Шахразада

Наконец его труд был завершен. Устав от долгого сидения, Гарун-аль-Рашид встал и, потянувшись, вполголоса позвал:

– Умар!

– Слушаю и повинуюсь, о великий халиф! – откликнулся визирь, появляясь в проеме двери. Он, казалось, только и ждал зова.

– Сегодня будет долгий и тяжелый день. Я хочу, чтобы на церемонии упокоения были и родные красавицы Джамили…

– Они уже предупреждены, мой господин.

– Хочу, чтобы только те, кто мне действительно предан, были в этот час рядом со мной…

– Я позабочусь обо всем, мой халиф.

– Когда же

опустится солнце, я хочу вкусить отдохновения. Но об этом я распоряжусь позже. А сейчас… Идем, у нас впереди трудный день.

Церемония упокоения члена царствующей семьи оказалась неожиданно скромной, но полной достоинства. Безмолвно стоял у склепа Сирдар-торговец, дядя почившей красавицы. Еще вчера это был пышущий здоровьем нестарый мужчина. Сейчас же напротив халифа безмолвно плакал сгорбленный седой старик. На его руку опиралась женщина в непроницаемо черном чаршафе. Ее тихий плач был единственным звуком, который в эти минуты раздавался у усыпальницы халифов.

– Да говорю тебе, Зульфия, это был не он! Да, я в первый раз предстала перед жаждущим взором великого халифа и мне не дано было раньше знать его ласк… Но так любить женщину не стал бы ни один умелый мужчина! Он думал лишь о себе, насытил лишь себя! И уснул, даже не подумав о том, что делит с кем-то ложе…

Стройная миниатюрная Марсия допила сок и откинулась на подушки.

– Так все и было, – согласилась с ней высокая белокурая рабыня Илана, дочь далекой полуночи. – Этот неизвестный, с которым все обращались, как с халифом, возгорался от самых невинных прикосновений. О, настоящий халиф никогда не был бы столь неучтив и столь… несдержан. Да и тело его было иным. Я-то помню…

– Ну что ты можешь помнить, сестра моя Илана! Что ты можешь помнить, если тебя призвали в опочивальню халифа второй раз в жизни! Разве этого достаточно для того, чтобы запомнить тело мужчины?

– Ты забываешь, сестра моя Зульфия, что это тело не простого мужчины. Это тело нашего господина и повелителя. И потом, этот неизвестный не умел снимать с себя одежду. – Тут синие глаза Иланы загорелись торжеством. – И самое главное… Он был пьян!

– О Аллах милосердный! Пьян! Наш повелитель… Этого не может быть!

О да, халиф Гарун-аль-Рашид никогда не восходил на ложе, если вечером отдавал щедрую дань плодам виноградной лозы. Ибо считал, что любовь – это трудная и бесконечно прекрасная наука. А научные занятия требуют трезвой головы. Ибо в противном случае высокое искусство любви превратится в гнусное удовлетворение низменной животной похоти.

– А еще наш повелитель, ну, или тот, кто взошел к нам на ложе, был одет подобно спятившему павлину. На нем были синие расшитые шаровары и красный кафтан, зеленая рубаха и пурпурная чалма…

Зульфие на миг показалось, что она сходит с ума: обе девушки были уверены в том, что они делили ложе с кем-то незнакомым. Более того, по их описаниям Зульфия

не узнавала халифа – единственного, кто мог разделить ночь с наложницами. Но кто же тогда прятался под личиной Гарун-аль-Рашида? Кто был тот неизвестный, что смог перехитрить главного евнуха и постельничего, городскую стражу и стражу у внутренних покоев? Кто был этот невежественный юноша, который повел себя с ирбалями столь низко и неосмотрительно? Ибо, о, Зульфие было прекрасно известно, как может быть мстительна женщина, тем более несправедливо обиженная…

– А еще, – продолжила Марсия, – вот что мне рассказала Захра… Ну, у которой брат состоит писарем при втором советнике дивана.

– И что же она тебе рассказала? – насмешливо переспросила Зульфия, в душе ожидая лишь подтверждения своих опасений.

– А она рассказала, что ее брат вчера чуть не умер от смеха в диване. Во-первых, наш халиф не помнил церемониала входа в диван, а во-вторых, оделся, как пугало. Но с великими людьми может всякое случиться, ибо они велики. И потому никто бы не обратил на эту странность нашего повелителя никакого внимания, если бы она была единственной. Но были и иные странности. Захре ее брат говорил, что обычно халиф немногословен, но уважителен. Каждое его слово драгоценно, ибо исполнено истинной мудрости правителя. А вчера в диване он повелел призвать каменщиков, дабы те залатали прорехи в небе, из которых на город льет дождь…

– Аллах милосердный…

– Да, сестричка. Оказалось, что это самая тяжкая, воистину государственная беда, которая обрушилась на нашу страну.

– Не нам, сестра, судить о тяжести бед, которые обрушиваются на страну…

– Это так, не нам об этом судить. Но представить себе мудрого нашего повелителя, всерьез рассуждающего о лестнице в небеса, о каменщиках и прорехах в небе, я не могу.

– Увы, добрая моя Марсия, не могу и я. Должно быть, на нашего повелителя вчера нашло временное помрачение рассудка.

– Помрачение рассудка… Должно быть, так. Поэтому он и напился, как сотня псов, и увенчал свой ужин целой чашей кофе, смешанного с медом и перцем…

– Такого просто не может быть, Марсия, ты бесстыдно лжешь!

– Не сердись, добрая моя сестричка! Об этом мне рассказал поваренок, который приносит нам еду из дворцовой кухни. Он слышал, как главный повар рассказывал со смехом постельничему. Слышал он и то, как громко смеялись эти двое над нашим повелителем, почему-то называя его глупцом и шутом…

– Я не могу не верить тебе, сестра! Но и не могу поверить в то, что ты рассказываешь. Похоже, что против нашего повелителя, доброго, мудрого и милосердного халифа Гарун-аль-Рашида, затевается целый заговор.

– Ох, сестра, мы с Иланой думаем об этом весь сегодняшний день… И ничего придумать не можем. Должно быть, это в наших с ней мозгах наступило временное помутнение. Мы потому и пришли к тебе, добрая наша Зульфия, что одна лишь ты в силах разобраться во всей этой странной истории.