Тайна нефритового голубя
Шрифт:
Стон повторился. Теперь уже слева и как будто за углом, и, не прерываясь, перешел в гулкое бормотание. Андрей стоял и слушал. Он уже не хотел ничего выяснять, но лишь мечтал поскорее очутиться снова на улице, а еще лучше – у себя дома.
– Узри-узри-узрии! Узриии! Узрииииии! – раздалось совсем рядом. Невольно сделав два шага влево, теперь уже по земляному утрамбованному полу, Андрей нащупал угол стены, очень медленно заглянул за него и увидел, словно плавающие в воздухе на уровне плеч две растопыренные пятерни. Длинные корявые дрожащие пальцы наглаживали что-то, зеленовато-светящееся. Потом будто бы прикрыли это светящееся маленькой дверцей и, резко
– Девушка, ты нашла его? – раздался вдруг хрипатый старческий голос. Андрей понял, что вопрос обращен к нему, и в панике метнулся обратно, к выходу из каменного подвала, успев лишь заметить тускнеющий силуэт летящего голубя на том самом месте, где секундой назад видны были дрожащие пальцы…
Год 1657
Человек, грубым голосом читающий молитву, был высокого роста и богатырского сложения, его густые черные волосы, низкий нахмуренный лоб и суровый взгляд заставляли думать, что это скорее какой-нибудь дремучий разбойник, но только никак не святой патриарх града Москвы и всеа Великия, и Малыя, и Белыя России Никон. Раскачивая золотое, в драгоценных каменьях кадило, он кропил освященной водой место престола, где должен был быть водружен «великий древянный» крест, и впоследствии воздвигнут Воскресенский собор.
Год назад Роман Федорович Бобарыкин продал святейшему патриарху в вотчину Новгородского и Иверского монастырей Подмосковное село Воскресенское с окрестными деревнями и пустошами. Места эти были столь прекрасны и замечательны, что побывавший здесь тишайший Великий Государь и Великий князь Алексей Михайлович написал своему «собинному другу» Никону собственною рукою: «яко благоволи Господь Бог исперва место сие предуготовати на создание монастыря; понеже прекрасно, подобно Иерусалиму».
Святейший же Патриарх Никон, получив царское писание, вложил его в серебряный ковчежец, чтобы оставить в вечное благословение в основании храма – града Иерусалима Нового. Не только будущий монастырь, но и окрестности, в соответствии с замыслом Никона, получили палестинские названия: холм к востоку от будущего монастыря назвали Елеоном, гору на севере – Фавор, Зиновью пустошь переименовали в деревню Капернаум, а речку Истру – в Иордан. Сам холм, где заложили Новоиерусалимский монастырь, получил название Сион, а сад вокруг него стал Гефсиманским.
Происходило это летом 1657 года. В приготовлении к закладке каменного Воскресенского собора – копии храма Гроба Господня в Иерусалиме участвовали сотни и сотни крепостных крестьян. Они заготавливали лес, камень, глину, делали кирпичи, жгли известь. По берегам Истры вырубались вековые деревья, подсыпался и укреплялся монастырский холм, размечалось место основания храма, копались рвы под фундамент…
И вот 18 октября 1657 года на холме Сион собралась огромная толпа. Было прохладно. Лучи осеннего солнца успели растопить утренний иней, но земля и серо-желтая трава все еще были сыроваты, отчего многие
В центре толпы святейший Патриарх Никон и облаченные в роскошные черные с золотом святительские одежды священники, водружая крест в приготовленный на месте будущего престола ров, пели:
Кресту водрузившуся на земли низпадеИ отнюд потребися шатание врагов:Прежде же отриновенный человекВ рай паки входит:Но слава тебе единому Богу нашему,Сице благоизволившему…Люди истово крестились, отбивали поклоны, шепотом повторяли молитву. Кроме жителей окрестных деревушек Софатово, Котельниково, Макрушино, Рычково, было здесь много людей пришлых из дальних вотчин с Валдая, с Украины, с Белоруссии, со всей России. Все они, подчиненные всесильной патриаршей власти, были вынуждены на неведомо какое время покинуть свои семьи, дома, хозяйства. Всем им предстояло строить уже третий, после Иверского и Новгородского, самый большой и величественный, по замыслу патриарху, монастырь.
И хотя дело это было богоугодное и каждому за труды его обещалось вечное на небесах блаженство, не все глядели с почтением и благоговением на уже вкопанный в землю восьмиконечный деревянный крест с вырезанными на нем именами государя Всероссийского Алексея Михайловича и Святейшего патриарха Никона. Были и такие, кто наблюдал за происходившим и равнодушно, и непримиримо-сурово, и даже злобно.
Но если бы вдруг поющий молитву патриарх обратил взор свой с небес на окружающих его людей, то наверняка встретился бы с одним, горящим откровенной ненавистью взглядом.
Так смотрел сухощавый сутулый мужик лет сорока с растрепанными черно-седыми волосами, одетый, как и большинство простых людей, в штаны из сермяги и видавший виды заячий тулуп, из-под которого виднелся ворот красной холщовой рубахи. Руки в потертых кожаных рукавицах он держал на плечах двух мальчиков лет шести-семи, стоявших перед ним.
Звали мужика Фаддей Солодов. Мальчиков – Андрей и Егор. Почти три месяца добирались они из далеких вологодских лесов к месту нового строительства. Торопились в Новый Иерусалим, чтобы не опоздать ко дню закладки Воскресенского собора и своими глазами увидеть, как патриарх возложит краеугольный камень в его основание.
Стоя перед водруженным крестом лицом к востоку, Никон продолжал читать молитву:
Господи Боже Вседержителю,
Преобразивый жезлом Моисеевым
Честный и животворящий крест
Возлюбленного сына твоего,
Господа и нашего Иисуса Христа,
Сам благослови и освяти место сие,
Силою и действом честнаго
И животворящего древа крестнаго,
Еже снабди окроплением честныя
Крове Сына Твоего в отогнание бесов
И всякого сопротивления,
Сохраняя место сие…
– Не так, не так имя Божие читает! – скрипел зубами Фаддей, впиваясь железными пальцами в плечи мальчиков, – «Исус» глаголить надобно, без буквы лишней, – говорил он, почти не открывая рта, едва шевеля губами.
Мальчики, морщась от боли, поводили плечами, оборачивались, умоляюще глядя на пышущего злобой человека, но тот еще сильнее сжимал пальцы.
– Вперед глядите! – приказывал Фаддей Солодов. – Запоминайте антихриста Никона, врага нашего злейшего. Видите, как Ирод пальцы для крестного знамения складывает – щепотью! У, нелюдь!