Тайна нефритового голубя

Константинов Евгений Михайлович

– Я ничего не понимаю, – фыркнула Ирина. – Объясните, для чего все это…

– Для твоего счастья это нужно, глупая девчонка! Для твоей красоты, для богатства, для власти над всеми! Я расскажу тебе обо всем, но не сейчас. Сейчас некогда!

Вдруг Андрей Панкратович опустился перед Ириной на колени, и, протягивая ей иконку, закричал:

– Поторопись, заклинаю тебя. Потом ты все узнаешь. А сейчас сделай, что я прошу! Найди того человека! Узри его! Узри!!

Ни в какие тайны выжившего из ума старика Ирина верить не собиралась. Однако сколь ни нелепой показалась ей просьба Панкратыча,

она все же решила выполнить ее. Тем более что не за бесплатно.

Она взяла иконку, которая действительно оказалась на ощупь теплой, словно лежала на протопленной печке или на батарее центрального отопления, убрала ее в протянутый Андреем Панкратовичем мешочек и пообещала сделать все, что в ее силах. Старик, наверное, в первый раз за все время их знакомства изобразил на лице подобие улыбки и, прижимая к груди оставшуюся иконку, покинул комнату.

Ирина же наспех оделась, засунула мешочек в карман джинсов и, прихватив «Киев», выскочила на улицу. Там она встретила Таню и Ольгу Греческий профиль, направлявшихся на речку. Угостив подруг сигаретами, Ирина уговорила их заглянуть с нею на полчасика в монастырь. По дороге девушки зашли в магазин, где Ирина купила бутылку шампанского.

Она, как и просил ее дед, честно простояла у выхода из монастыря. Правда, всего минут десять. За это время мимо прошли только две-три старушки и несколько рабочих, видимо спешивших до закрытия на обед попасть в магазин. Иконку Ирина держала в руке, но теплее она так и не стала.

Потом Ирина вошла на территорию монастыря и даже затащила девчат по винтовой лестнице на крепостную стену, где сфотографировала их, по очереди пьющих шампанское из горлышка бутылки. Потом они фотографировались парами на фоне реставрирующегося Воскресенского собора. Перед закрытыми воротами, ведущими в собор, где на земле стоял стопудовый колокол, чудом сохранившийся после падения с взорванной фашистами колокольни, Ирина, позируя, обняла Танюшу и, как бы ненароком, прихватила ее за маленькую, но упругую грудь. Та мгновенно царапнула ее по кисти своими длиннющими ногтями. Хорошо хоть не до крови!

– Что окрысилась-то? – сказала Ирина. – Дотронуться нельзя?

– А чего ты лапишь? – смутилась Таня.

– Ну, извини. Не знала, что ты такая недотрога…

Вчера у танцплощадки, после попытки поцеловать ее взасос, Таня вообще психанула и убежала. Зато Катюшка-Коротышка – молодец, сразу смекнула, что к чему. Ничего, и с Танькой, дурехой смазливой все должно получиться.

Ирина снова потянулась и замурлыкала по-кошачьи. В субботу вечером приезжала мать. Привезла продуктов, подбросила деньжат. В воскресенье после обеда укатила обратно в Москву. На «промысел».

Андрей Панкратович уже два дня не показывался. Идиотское его поручение Ирина не выполнила, да и черт с ним. В крайнем случае, вернет деньги и дело с концом. Слепой, может, и пересчитывать их не станет.

Она протянула руку к джинсам, висящим на стуле, чтобы пересчитать деньги. Но бумажника в кармане не оказалось. Ирина посмотрела под стулом, спрыгнула с кровати, заглянула под нее, осмотрела всю комнату и только тогда поняла, что умудрилась потерять почти двести рублей. Не успела она придумать, что же теперь

скажет деду Панкратычу, как услышала его тяжелые шаги.

– Впусти меня, девушка, – сказал дед, остановившись за дверью. Накинув футболку, она подошла к двери, открыла ее и, как всегда при виде деда, ощутила дуновение старости-сырости.

– Все нормально, Андрей Панкратыч, – сказала она, стараясь придать голосу уверенность. – Я этого парня видела и в лицо очень хорошо запомнила. Только, где он живет, не узнала потому, что он уехал. На мотоцикле уехал.

Андрей Панкратович ухватился за косяк двери, и Ирина поспешила его успокоить:

– Но он истринский. Это точно. Я его раньше на танцах видела.

– А как… – хотел что-то спросить дед, но Ирина перебила его, решив, что если уж начала врать, то надо продолжать в том же духе. Побольше напустить тумана, обнадежить старика и уж потом что-нибудь придумать, чтобы выкрутиться.

– Я теперь каждый раз на танцы ходить буду, – затараторила она, – и в кинотеатр, и по магазинам, и в монастырь, если надо. Где-нибудь он обязательно появится, и уж тогда-то я его не упущу.

– Молодец, девушка, – дрогнувшим голосом сказал Андрей Панкратович. – А как ты узнала, что он тот самый?

– Так иконка-то горячей стала – сил нет, – нашлась Ирина. – Я ее чуть из рук не выронила. А парень этот молодой, лет семнадцати, невысокого роста, симпатичный такой. А мотоцикл у него – Ява. Номер я, правда, запомнить не успела, но он не московский, это точно, а подмосковный. Первая буква – «Ю».

– Молодец, молодец, – не переставая, твердил дед. – Все я тебе расскажу, все. И тайну открою. Пойдем, девушка, со мной – когда узнаешь все, то и отыскать его быстрей сможешь, – и он поманил Ирину, как бы приглашая последовать за собой.

Год 1666

Речка была неглубокая, вода в ней холоднющая, а течение такое быстрое, что Андрею приходилось упираться ногами в песок и всем туловищем наклоняться вперед, чтобы не сносило. В руках он держал корзинку без ручки, сплетенную из ивовых прутьев. Подходя к длинным колышущимся пуклям зеленых водорослей, Андрей опускал корзинку в воду, и, загребая под ними, одним махом выхватывал ее на поверхность. Вода вместе с совсем маленькими рыбешками мгновенно просачивалась сквозь неплотно подогнанные прутья, и на дне корзины оставались лишь скользящие змейками плоские серо-желтые вьюны да пузатые, длиной больше ладони, длинноусые пескари.

Вьюнов Андрей не трогал – они могли так щелкнуть, что и корзинку в руках не удержишь. Пескарей брал по одному и, размахнувшись, швырял на берег Анютке. Она, закатываясь звонким смехом, ловко хватала на лету пескариков и опускала в такую же, стоявшую на песке корзинку, наполненную рыбой уже больше чем наполовину.

Ничего сильнее, кроме этого смеха, не любил Андрей, если, конечно, не считать Бога. Анютка была глазастая, белозубая, с сильно развитой в свои неполные шестнадцать лет грудью, стройная и гибкая, как клен на ветру. Андрей помнил ее с самого раннего детства, и всегда она была такая же смешливая, беззаботная и становилась серьезной, только когда община собиралась на утренние или вечерние молитвы.