Тайна похищенной башни
Шрифт:
Раскраска атолана – народное искусство хумахов. Вначале на ткань наносят рисунок расплавленным воском. Потом ее погружают в корыто с краской, и та окрашивает места, на которых воска нет. После этого процесс повторяют, но уже с другим рисунком и другой краской. Самые драгоценные образчики проходят через десять-двенадцать «восковых ванн» и способны затмить расцветкой павлиньи хвосты.
Хумахи добились огромных успехов в раскрашивании атолана. Одних только разновидностей рисунка у них более трех тысяч – тут и геометрические
Множество хумахов носит одежду, пошитую из ткани собственной раскраски. Этот процесс для них – не просто ремесло, но нечто сродни медитации. Во время создания атолана хумах ни с кем не общается и очень мало ест. Хорошим тоном считается не наносить узор по шаблону, а придумать собственный, совершенно уникальный.
Невеста на свадьбу всегда надевает атолановое покрывало собственноручного производства. Эта работа становится для нее своеобразным экзаменом, подтверждением того, что из девушки выйдет хорошая жена и мать. Таким же покрывалом накрывают и больного – чтобы усилить защитную энергию; и мертвого – чтобы он благополучно отошел в другой мир.
Из атолана шьют не только одежду и покрывала. Из него делают занавески и скатерти, перчатки и носовые платки, зонтики и сумочки. Мастера-хумахи создают настоящие произведения искусства, приобретаемые в других странах за большие деньги. Атолан с успехом расходится по всему архипелагу Кромаку – даже сам Владелец Юберии носит халат из этой удивительной ткани.
Конечно же, Колобков не упустил удачной возможности. Он сразу начал закупать атолан в огромных количествах. А поскольку платил он заметно больше, чем обычно платят купцы Ара-ми-Ллаада, хумахи моментально смекнули свою выгоду. Не прошло и трех дней, как трюм «Чайки» оказался набит драгоценным материалом и изделиями из него. Такими изделиями, которыми может пользоваться человек, разумеется.
Чертанов трудился без устали, переводя шефу речь туземцев. Колобков и Грюнлау придирчиво отбирали самые лучшие образчики атолана, то и дело ловя хумахов на шельмовстве. Предприимчивые грызуны постоянно пытались подсунуть что похуже.
– Серега, скажи этому хуймяку, чтобы вешал лапшу на уши своим хуймячатам, а не мне, – приказал Колобков, отбрасывая в сторону штуку атолана. – Не знаю, что за Пикассо эту тряпку красил, но я такое и даром не возьму.
Низенький хумах оскорбленно пошевелил усами и залопотал, бесцеремонно тыкая Колобкова пальцем в коленку.
– Он говорит, что это и есть настоящая красота, – равнодушно перевел Чертанов. – Говорит, что примитивному разуму не понять истинного искусства.
– Где тут искусство-то? – фыркнул Колобков. – Это ж мазня. Ты мне дай нормальный узор, как у остальных. А не эти кляксы размазанные. Выглядит так, будто ты на ней лягушек молотком давил.
Чертанов выслушал объяснение хумаха
– Он говорит, что это искусство для избранных. Не все понимают.
– Авангард, короче, – перебил Колобков. – Спасибо, не надо.
– Петя, а тебе что, не нравится авангардное искусство? – поинтересовалась Зинаида Михайловна, тоже перебирающая атолановые ткани.
– Зинулик, не нервируй меня, – отмахнулся упарившийся муж. – Авангард – это не искусство.
– Как не искусство? А что же тогда?
– Говнопись, – обрубил Колобков. – Искусство – это то, для чего нужен талант, мастерство и большое старание. А картинку Малевича нарисует даже трехлетний ребенок. За пять минут.
– Ну и что с того? Это не аргумент, Петя.
– Не аргумент? – хмыкнул Колобков. – Ладно, вот тебе аргумент. Искусство – это то, что доставляет радость уму или сердцу. А эта мазня ни хрена не доставляет. Я вообще не понимаю, что там нарисовано.
– Петя…
– А что, я неправ? Может, я просто старый тупой дурак, но я бы этих авангардистов пинками гнал со всех выставок. Малюют, как курица лапой, да еще корчат из себя невесть что.
– Петя, ну это просто не все понимают, – попыталась урезонить мужа Зинаида Михайловна. – Не для толпы. Некоторым очень даже нравится…
– На всякое дерьмо найдется свой копрофаг, – отрезал Колобков. – И нечего меня толпой обзывать. Еще Ленин сказал, что искусство принадлежит народу. А Ленин зря не скажет, он мужик умный был. Вон у Айвазовского картины или у Репина – ведь все ж понимают. Профессор пройдет – залюбуется, гопник пройдет – залюбуется. Вот это я понимаю искусство – чтоб всем нравилось, чтоб все понимали. А не только… некоторые. Хы-хы.
– Ограниченный ты все-таки человек, Петя, – поджала губы супруга. – Права была мама…
– Так, вот про это не надо! – встревожился Колобков. – Не нужно тут вспоминать… всякие гадости. А то еще явится.
– Вы, Петр Иваныч, я гляжу, совсем обнаглели, – возмутилась Зинаида Михайловна. – Мало того, что маму мою какому-то папуасскому вождю в жены отдали, так еще и разговариваете о ней, как о нечисти какой-то!
– Зинуль, а ты чего это на «вы» вдруг? – испугался Колобков. – Если я где неправ был, так ты меня извини. Не со зла.
– Ладно уж, – смилостивилась супруга.
– А если тебе эта расцветка так сильно понравилась, так давай сейчас хуймяка назад воротим. Куплю я у него весь рулон – бери его себе на здоровье. Платье сошьешь или еще чего…
– Да не собираюсь я носить такое уродство! Хочешь, чтобы на меня пальцами показывали?
– Ну нет, так и нет, – примирительно сказал Колобков. – Эй, эй, стоять! Геныч, цапай вон того щекастого!
В воздухе словно промелькнула черная молния. Раздувая ноздри, Гена с легкостью изловил крупного хумаха. Тот, нисколько не протестуя, невозмутимо уставился на Колобкова большими влажными глазами.