Тайна поповского сына
Шрифт:
Хотя Кочкарев и много слышал о «ласковости» страшного генерала, но все же в первую минуту он невольно поддался обману. Добродушное лицо генерала ввело его в заблуждение, казалось, оно говорило, ну вот и слава Богу, недоразумения теперь кончены, потолкуем, как приятели.
И Ушаков так и начал:
— Гвардии майор Артемий Никитич Кочкарев? — спросил он, слегка приподнимаясь и любезно наклоняя голову.
— Да, — ответил Кочкарев, — но я бы хотел…
Ушаков остановил его мягким
— Помедлите, майор, — сказал он, — ежели вы устали, то извольте присесть на диван и выкушать у нас стаканчик вина. Уж не взыщите, — со вздохом продолжал он, поднимая к потолку свои маленькие, масленые глаза, — плохо у нас содержат. Да ничего не поделаешь, батюшка, много всяких людей к нам доставляют, а на содержание… да что, тут и говорить нечего.
И Ушаков с безнадежным видом махнул рукой.
— Так выкушайте стаканчик вина.
Кочкарев поблагодарил, с удовольствием уселся на удобный диван и с жадностью выпил стаканчик вина, оказавшегося действительно очень хорошим и крепким.
Это сильно подбодрило его.
Ушаков, наклонясь над бумагами, искоса наблюдал за ним.
— Да, сударь, — вдруг заговорил он, — много негожего говорят про нашу канцелярию, а видит Бог, все облыжно. Стоим мы на страже престола, никого не утесняем, но зорко следим за злодеями и злоумышленниками. Им ли мирволить. Правда, сударь?
И, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Ну, а коли ненароком попадется нам почтенный человек, так разве мы мучим его? Николи того, сударь, не бывало. Просто-напросто спросим, так ли дело было, ну и говори как на духу, как перед Господом. Только и всего. Ведомо нам отлично, что нередко облыжно доносят. Так-то, сударь. Не выкушаете ли еще винца?
Но Артемий Никитич поблагодарил и отказался.
— Коли так, — произнес Ушаков, — и вы успели уже отдохнуть, так не приступим ли к делу?
«Я спасен», — подумал Кочкарев, а вслух бодро произнес:
— Что ж, я готов!
Легкая, мимолетная улыбка скользнула по губам Ушакова и мгновенно скрылась.
— Итак, начнем, — начал он, — а теперь, сударь, попрошу вас встать, здесь место присутственное, и дело вершается именем ее величества.
Едва заметная перемена в тоне Ушакова не ускользнула от внимания Кочкарева.
Значит, все же он обвиняемый. Начался допрос.
— Кто?
— Дворянин Артемий Никитич Кочкарев, лейб-гвардии отставной майор.
— Сколько лет?
— Пятьдесят девять.
Затем последовали вопросы о семейном положении, об имуществе, бывал ли каждогодно у святого причастия и так далее.
Снявши эти официальные показания, Ушаков откинулся на спинку кресла и сложил на круглом животе свои толстые руки с жирными, словно обрубленными,
— Ну, а теперь, сударь, — начал он, не глядя на Артемия Никитича, — расскажите нам, как вы крестьян бунтовали при содействии сержанта лейб-гвардии Измайловского полка Павла Астафьева?
— Я! Бунтовал! — в негодовании воскликнул Кочкарев. — Это гнусная клевета и ложь…
И он подробно рассказал о несправедливом взыскании подушных, о поведении Бранта, настроении крестьян и участии сержанта Астафьева.
Ушаков с ласковой улыбкой слушал его показания.
Когда Артемий Никитич, тяжко дыша, остановился, Ушаков все с той же ласковой улыбкой проговорил:
— Так вы, сударь, не отрекаетесь, что сочли сбор подушных «несправедливым»?
— Оно, конечно, несправедливо, — горячо ответил Кочкарев, — я уже платил подушные…
Ушаков даже закрыл от удовольствия глаза, как кот, поймавший мышь и заранее наслаждающийся ожидаемым им обедом.
— А указ-то был ведь ее величества, — совсем тихо произнес Ушаков, — как же таковой указ может быть несправедлив?
Кочкарев был ошеломлен и не нашелся, что и ответить.
— А не говорили ли вы ненароком того же и крестьянам? — вдруг быстро спросил его Ушаков.
— Да, — ответил, собираясь с мыслями, Артемий Никитич, — я говорил, что все, излишне взятое, им назад вернут… Да, говорил сие, — снова подтвердил Кочкарев собственные слова.
— Значит, вы им сказали, что ее величество с них хочет брать лишнее? — все также ласково говорил Ушаков.
Кочкарев совсем растерялся.
— Вы можете, генерал, думать, что хотите, — начал он, несколько опомнившись, — но я могу только одно сказать. Никогда противу государыни я не злоумышлял. Никогда крестьян не бунтовал. А вы своими экивоками с толку меня не сбивайте… Все, что было в моих силах, все я сделал. Во всем виновен Брант. А сержант Астафьев мне был подмогою, ибо без него невесть какое смертоубийство могло быть. Так-то!
Ушаков, слушая его, тихо улыбался и грустно покачивал головой.
— О сержанте Астафьеве дело особливое, — ответил он и, немного помолчав, добавил: — Так что ж, сударь, и больше ничего?
— Я больше ничего не могу сказать, — ответил угрюмо Кочкарев.
— Ну, что ж, — вздохнув, отозвался Ушаков, — быть так! Не откажитесь, сударь, свои слова подписать.
Худой, бритый человек поднялся со своего места и с поклоном подал Ушакову опросный лист.
Быстро проглядев его, Ушаков передал его Кочкареву. Измученный Артемий Никитич, не читая, подписал его.
Ушаков встал.
— Доброй ночи, сударь, — любезно произнес он, — до скорого свидания.