Тайна приволжской пасеки

Биргер Алексей Борисович

— Привет всей честной компании! — радостно приветствовал он гостей.

— Тебе ужин везут, — сообщил Котельников.

— Судя по обеду, это будет не ужин, а недоразумение! — хмыкнул командор. — Все бы здесь ничего, но такими порциями и муху не накормишь! Дали жиденький капустный суп и кашу со свекольной икрой.

— Как повсюду — у больницы нет денег, — развел руками Котельников.

— Это да! Врачи мне уже рассказали, что им собирались отключить за неуплату свет и воду — и отключили бы, если бы больница не входила в число служб первой необходимости! Они довольны хотя бы тем, что зарплату получают более-менее исправно… Но не будем о грустном. Как у вас дела? Что происходит, пока я здесь томлюсь?

— Ничего не происходит, — с улыбкой ответил Петькин отец. — Стоим на

приколе, ждем, когда капитан вернется на судно.

— Кстати, насчет судна, — забеспокоился Николай Христофорович. — Ты ружья с яхты убрал, пока вы в гостинице?

— Да, — кивнул Котельников. — И ружья, и все ценное. Яхта заперта и задраена, а ружья и прочее у твоего отставного мичмана у смотрителя пристани. Если их милиция не забрала за это время — твой майор хотел забрать ружья к себе, чтобы лично тебе потом вернуть, под расписку…

— Пусть поступает как знает! — махнул рукой Николай Христофорович. — У мичмана не пропадет!

— В этих местах вообще оружия много, — рискнул заметить Петя.

— Да, потому что тут было и есть много охотников. Сейчас охотничьи промыслы сходят на нет — а охотничьи билеты остаются… — Командор присел на кровати, оберегая туго забинтованный бок. — Да и рыбка уже не та, что прежде.

— Но браконьеров все равно хватает, — вступил в разговор Миша.

— Ну да, мы называем их браконьерами, за неимением лучшего слова… — проговорил Николай Христофорович задумчивым тоном — Но это не совсем правильно. Браконьеры — это другие, те, кто торговлю рыбой и икрой в кулаке держит. А для мужиков — это традиционный промысел, которым тут поколениями занимались. Поэтому тут и отношения особые. Это, знаете… — Командор начал воодушевляться и явно собрался рассказать что-то интересное, но тут дверь палаты отворилась и заглянула сестра-хозяйка.

— Ужин! — провозгласила она.

— Ужин — это замечательно! — Командор изобразил небывалый восторг. — Что у нас сегодня?

— Как всегда, пшенная каша и чай, — сообщила медсестра. Она большим черпаком положила пшенной каши в глубокую тарелку, добавила два куска хлеба, потом из другого бака зачерпнула другим черпаком бледно-золотистого чаю и налила в стакан. Все это она передала ребятам, которые поставили ужин на тумбочку возле кровати командора.

— Премного благодарствую! — весело сказал командор. — Давно уже мечтал о пшенной каше.

— Ой, бросьте, насмешник! — сказала сестра-хозяйка, крепкая сухопарая женщина средних лет. Вокруг ее левого глаза виднелся желтый ободок, очень похожий на остаточный след почти прошедшего синяка.

— Я вовсе не насмехаюсь! — горячо возразил командор. — Вот только к этой каше чайку бы, а чего покрепче, а?

Сестра-хозяйка хихикнула и, махнув рукой, удалилась.

— Лучше, чем ничего, — заметил командор, когда за ней закрылась дверь, и взял тарелку. — Кто-нибудь, откройте холодильничек и достаньте какую-нибудь баночку. Мне столько гостинцев нанесли, что не знаю, как я управлюсь!

— Надо же, тут в палатах и холодильники есть! — сказал Петя, открывая дверцу крохотного «Морозко».

— Вовсе нет! — ответил командор. — Это мне Степан Ерофеич приволок. Одолжил на время у каких-то своих друзей. Холодильник тут один на всех, огромный, на кухне в конце коридора. Жалуются, что еле фурычит, потому что ему без малого сто лет. Тут многие больные подкармливаются домашним, что родственники приносят… Ага, давай вот эту! — попросил командор, увидев, что Петя нерешительно извлек из холодильника ближайшую баночку. — Что тут у нас? Тушеная баранина? Отлично. А вы ничего не хотите? Возьмите хотя бы по яблоку.

— Ой, нет! — чуть не в один голос ответили ребята. — Мы совсем недавно так поддали…

— Что ж, вольному воля. — Командор энергично взялся за ужин.

— А о чем вы хотели нам рассказать? спросила Оса. — Ну, как раз перед тем, как ужин привезли?

— Я? — Командор сдвинул брови, припоминая. — Ах, да! Я хотел рассказать вам одну историю, которая не здешних мест касается, но кое-что проясняет… Это в Латвии было. Дай Бог памяти лет десять, если не пятнадцать назад. Ну, в общем, когда все мы жили единым Советским Союзом и даже помыслить никто не мог, что

этакая громада возьмет и рухнет в одночасье. И была в Латвии своя особая копченая рыбка — нежная, сочная, так хороша, что словами не передашь. По-латышски называлась «луциэше». Собственно, это была разновидность бильдюжки, но особая балтийская разновидность. И вот приехал я туда в очередной раз, после того, как не был несколько лет, и, гляжу, плоховато с этой луциэше и на рынках, и в кооперативных рыбацких магазинчиках… Вот я и спросил у одного моего приятеля, офицера рижского уголовного розыска, куда эта копченая рыбка перевелась. Он мне объяснил… — Командор отправил в рот очередную ложку пшенной каши и оглядел своих слушателей. — За что купил, за то продаю, я потом слышал другие версии, но меня там не было, так что… — Он пожал плечами. — В общем, версия моего приятеля была такова. Решили где-то наверху, что луциэше — это невыгодно, слишком мелкая рыбка, и надо увеличивать поголовье трески. Треска — она рыба большая, мол, солидная. Вот и запустили в прибрежные воды дополнительные выводки трески — чтобы она подросла и кишмя там кишела. Одного не учли: что треске, как всякому живому существу, кушать хочется. Вот эта новая треска и сожрала всю луциэше. Подросла на ней, не спорю. Но поскольку кушать ей было больше нечего, то подросшая треска взяла и ушла к шведским берегам, на радость тамошним рыбакам! А возле нашинских берегов вообще пусто стало. И тогда, чтобы восстановить поголовье рыбы, которое сами же и извели, природное равновесие нарушив, решили наверху запретить частный Рыбацкий промысел. Вот так! Половина Латвии легла спать честными рыбаками, а продулась браконьерами! Со всеми вытекающий последствиями — штрафами, конфискацией сетей и лодок, тюремными сроками за незаконную ловлю. Теперь только самые отчаянные рисковали в море выходить, и в незаконные коптильни всегда очереди стояли. Понимаете? Разрушился уклад, существовавший испокон веков, потом, спустя уже сколько лет, поголовье рыбы восстановило и луциэше размножилась в отсутствие лиц ней трески, и треска возвращаться стала. Но за эти годы многое другое оказалось сломанным. В частности, то, что непосредственно касалось моего приятеля, офицера уголовного розыска. Раньше отцы сызмальства брали сыновей в море, приучали к своему труду. А тут выросло целое поколение, отлученное от моря, которым нечего было делать, нечем руки занять. И от этого резко подскочил уровень преступности — особенно молодежной преступности. В рыбацких городках, где раньше можно было кошелек на крыльце забыть и утром найти нетронутым, теперь стало небезопасно гулять поздним вечером. И эти криминальные и прочие проблемы стали нарастать, как снежный ком… Улавливаете? А пошло все от одного непродуманного решения — увеличить количество трески.

— На Волге приблизительно то же самое, — после паузы продолжил командор. — И разорена она хищнически, и загажена, и погублено многое… Тут и сброс промышленных сточных вод, и неразумные плотины, и… — Командор махнул рукой. — Доходит до того, что в ряде мест не рекомендуют осетров добывать, потому что у них мясо отравлено химическими и радиоактивными отходами. И таких осетров легко узнать — у них мясо слоится… Я вот лежу и вспоминаю поэта Языкова — был такой замечательный русский поэт, выросший на Волге. Знаете, как он о Волге написал? «По царству и река!» Это он к Рейну, к великой немецкой реке, обращался с приветом от Волги… — И командор продекламировал:

По царству и река!.. Тебе привет заздравный Ее, властительницы вод, Обширных русских вод, простершей ход свой славный, Всегда торжественный свой ход, Между холмов, и гор, и долов многоплодных, До темных Каспия зыбей! Приветы и ее притонов благородных, Ее подручниц и князей…

Где все это? — спросил командор. — Благородство, торжественность, величие и чистота? Где то, о чем дальше Языков пишет: